Бросок Венеры (ЛП)

Бельбон внёс небольшой раскладной столик и установил его между нами. За ним следовала молоденькая рабыня, неся три чаши и два кувшина – с водой и с вином. Она налила в чаши вино и вышла – воду я должен был добавить по своему усмотрению.

-В это время года я почти не разбавляю вино, – с этими словами я плеснул совсем немного воды в ближайшую чашу. – А вам? – я взглянул на молодого человека.

Он поднял указательный палец и прижал большой к его крайнему суставу.

-Воды на одну фалангу, - я разбавил его вино и взглянул на женщину. – А ты присоединишься к нам?

Она задумалась, затем повторила жест юноши. И снова мне в глаза бросились её обгрызенные ногти и прокалённая солнцем кожа.

-Вы не пожалеете, - заметил я. – Это вино из моих личных запасов. У меня ещё осталось немного вина с тех времён, когда я владел поместьем в Этрурии, несколько лет назад. Это был очень хороший год… во всяком случае, для вина.

Я подал чаши гостям. Но не успели мы выпить, как женщина вдруг поставила свою чашу на стол и потянулась к моей.

-Я передумала, – прошептала она. – Мне бы лучше поменьше воды, если ты не против.

-Ну разумеется! – я отдал ей свою чашу, и она поднесла её к губам, делая вид, что смакует вино. Она по-прежнему неотрывно смотрела на меня, ожидая, пока я сам сделаю хотя бы глоток. Всё выглядело как нельзя более нелепо, напоминая сцену из дешёвой комедии. Разве что в нашем случае следовало ожидать, что публика вот-вот начнёт нас освистывать за чересчур грубую игру.

Наконец, я выпил. Губы я намерено омочил в виде и затем демонстративно облизнул их – пусть видит, что я действительно пил это вино. Лишь после этого женщина стала пить. Её спутник, словно бы ожидавший позволения, немедленно опорожнил свою чашу.

-Превосходно! – его голос сорвался, став ещё более тонким. Он откашлялся и вновь повторил: -Превосходно! – теперь его голос был гуще, но всё же в нём чувствовалось что-то женское.

Несколько мгновений мы молча пили, слушая, как потрескивает жаровня.

-Вы ещё ничего не сказали о том деле, которое привело вас ко мне, - заметил я. – Может быть, для начала назовёте свои имена?

Молодой человек взглянул на женщину – та отвернулась от огня, и тень скрыла её лицо. Затем он повернулся ко мне:

-Никаких имён, - вежливо, но твёрдо сказал он. – По крайней мере, пока.

Я кивнул:

-Как пожелаете. В конце концов, что такое имя? Всего лишь одежда, которую человек может надеть или снять. Или, если угодно, маска. Вы так не считаете?

Юноша смотрел на него блестящими глазами – не то его увлекал предмет разговора, не то он слишком быстро осушил свою чашу. Лицо женщины оставалось в тени, но я чувствовал её горящий взгляд.

-Имя – совсем не то, что предмет, - шепнула она, наконец.

Я склонил голову.

-Так меня учили давным-давно – именно тогда, когда я жил в Александрии. Но как мы можем, не пользуясь именами, судить о стоящих за ними предметах?

Движения складок столы показывали, что моя гостья кивает в знак согласия.

-Одну и ту же вещь по-гречески называют одним словом, а по-латыни – другим, – продолжал я. – Но ведь сама вещь остаётся той же самой. Это можно сказать и о людях. Например, египетский престол принадлежит царю Птолемею безотносительно к тому, назовём ли мы его «базилевс» по-гречески или «рекс» по-латыни.

Женщина резко выдохнула и, казалось, была готова что-то сказать – однако сдержалась.

-То же самое относится и к богам, – добавил я. – Римляне называют отца богов Юпитером, а греки – Зевсом. В слове «Юпитер» мы слышим звук молнии, поражающей землю, а в имени Зевса – молнию, гремящую в небесах. Следовательно, имена передают слуху человека то, что видит глаз и сознаёт разум – однако передают не в полной мере.

-Вот именно! – донёсся шёпот из-под столы. Из-за края ткани на меня смотрели глаза – глаза учителя, который выслушивает ученика, сдающего урок, выученный давно, но до сих пор не забытый.

-Но имя и предмет – не одно и то же, – сказал я. – Поэтому, хотя исследование имён может быть чрезвычайно увлекательным, дело истинного философа – постигать предметы, или, точнее, совершенствовать наше представление о них. Вот например: я вижу огонь в этой жаровне, но могу ли быть полностью уверен в том, что он действительно существует?

Щуплый юноша, который во время нашего разговора усиленно поглощал вино, громко рассмеялся:

-Нет ничего проще – сунь руку в пламя!

Я неодобрительно пощёлкал языком:

-Ты, должно быть, эпикуреец, если думаешь, что реальность какого-то предмета можно определить одним лишь чувственным восприятием. Да, Эпикур учит, что наши чувства – правдивы. Но если я обожгусь у огня, то для тебя это не будет доказательством его существования – ведь ты-то боли не ощутишь.

-Зато услышу твой крик.

-Возможно. Но ведь бывают люди, способные вынести такую боль без крика. Если я не закричу – станет ли от этого огонь более реальным, или менее? А если бы я и в самом деле кричал, но ты был глух и смотрел в другую сторону – обгорел бы я, или нет? Но если бы я и кричал, а ты меня слышал – всё равно у тебя не было бы способа проверить, действительно ли мне больно, или я только притворяюсь.