Брожение

— Может быть, ты еще научишься верить? — спросила Ядя своим серебристым голосом, обращая к нему прекрасные, но угасшие глаза.

— От восхищения до веры — дорога значительно длиннее, чем это нам иногда кажется.

— Я думаю, нет.

Она начала вести одну из тех утонченных бесед, когда имеет значение не только слово, но и малейший его оттенок. Анджей, как обычно, молчал: он или не понимал, о чем говорят, или скучал, но сегодня он даже не пытался слушать, ощущал себя больным, изнуренным, разбитым, чувствуя, что сердце переполнилось от страдания.

— Мы говорим, а вы, пан Анджей, что-то упорно молчите.

— Мне хочется есть, — сказал он просто, вспомнив, что с утра ничего не ел. — Вот уже третий день я почти не притрагивался к пище, — добавил он, словно оправдываясь.

— О, в этом кроется что-то необыкновенное! Вероятно, или кони, или овцы дохнут?

— Нет, нет! — грустно ответил Анджей, не заметив иронии.

— Кто-нибудь из близких болен? — спросила с участием Ядвига. — Я чувствую по вашему голосу — вы страдаете.

— Неслыханно! Анджей страдает, и страдает не по причине материальных убытков… Постой, может ты сам заболел?

— Я здоров. Разве ты считаешь меня зверем без души и без сердца?

— Нет, но я предполагал, что эти органы у тебя не функционируют.

— Тогда за кого же ты меня принимаешь? — спросил Анджей, задетый за живое.

— Во всяком случае, за человека.

— Благодарю за честь, какую ты мне оказываешь, причисляя меня к человеческому роду.

— Не роду, а породе, — поправил Витовский, подымая голову от спинки кресла.

— Ах, да, породе, подлой породе людей, не умеющих любить и не способных страдать… Да, я понимаю тебя, понимаю! — В голосе Анджея зазвучали горечь и сожаление, а в глазах загорелся зловещий огонек. — Кто же я? Простой мужик, хам… Для тебя почти скотина… О да, мы не страдаем, мы не любим, не чувствуем! Что же я такое? Упряжная лошадь, человек, который перенял у цивилизации только одежду и некоторые потребности; ведь ты твердишь мне об этом ежедневно, не давая себе труда заглянуть в душу! Ты просто не веришь, что я могу мыслить и заниматься не только лошадьми, хозяйством, лесом, землей… А впрочем, какое мне до всего этого дело! — закончил он уже почти спокойно и умолк.

— Вы очень страдаете, пан Анджей? Дайте мне на вас взглянуть, — сказала Ядвига, взяла его за руку, подвела к лампе, затянутой зеленым шелковым абажуром, и заглянула ему в глаза. — Да, вы очень страдаете, — добавила она печально, и губы ее дрогнули от сострадания. Она вернулась к своему креслу, нащупывая дорогу руками, так как предметы расплывались перед ней, словно в тумане.

— Расскажите, что случилось; может быть, мы сможем вам чем-нибудь помочь… Каждое человеческое сердце — это мир, заполненный миллиардами скорбей. Ужасно! Ужасно!.. — промолвила она тихо, и ее красивая голова склонилась на грудь, а в холодных застывших глазах сверкнули слезы.

Анджей растрогался, посмотрел на нее с благодарностью и обожанием и решил рассказать все, но, перехватив презрительный взгляд Витовского, сдержался. Он как-то сразу остыл, машинально застегнул сюртук, словно на него повеяло холодом, и, подкрутив усы, постарался сказать как можно беспечнее:

— Безделица, просто небольшое семейное недоразумение…

— Се-мей-ное, — медленно протянул Витовский, развалившись в кресле и устремив глаза на плафон, где были изображены трубящие в раковины тритоны.

— Ах, эти семейные раздоры! — воскликнула Ядвига. — Раздражение и злость просачиваются в душу капля за каплей, словно из треснувшей чаши. Не успеет человек спохватиться, как он уже возненавидел родной дом — свою единственную пристань, он уже проклинает весь мир, а все из-за чего? Из-за отсутствия снисходительности и взаимопонимания.

— Золотые слова, — снова отозвался Витовский, громко зевая.

— Счастье, что мы со Стефеком никогда не ссоримся; даже в Лондоне, где мы жили в крайней нужде, ничто не омрачало нашей взаимной привязанности.

— Вы являетесь лучшим примером семейного согласия и любви, — заметил Анджей.

— И сумасшествия! — насмешливо добавил Витовский.

Принесли на столике ужин и поставили перед Анджеем. Он принялся жадно есть.

Воцарилось молчание. Витовский с иронической ухмылкой смотрел в потолок, а Ядвига прохаживалась по комнате, прикасаясь вытянутыми руками к предметам, странным инстинктом слепых обходя препятствия.

— Когда же вы познакомите меня с вашей невестой? Я жажду ближе узнать ее. Я жду, мечтаю даже, что мы вчетвером создадим союз братских душ, беспредельно преданных друг другу.

— Лилейный букет душ, связанный сыромятным ремнем, — бросил Стефан, глянув на Анджея.

Анджей сделал вид, что не понял насмешки.