Брожение

Орловский и Янка вышли. Глоговский по-прежнему шагал вокруг стола, размышляя: «Что случилось? Да ведь это совсем другая Орловская! Она стала сдержанной, холодной, важной! Ну, прямо-таки богатая девица на выданье! Неужели болезнь так изменила ее? Пусть я сдохну, но ее перекроили на другой фасон, и притом на самый скверный».

Тут размышления его были прерваны: Орловский взял его под руку и повел представить Гжесикевичам. Глоговский уже издали забормотал: «Очень приятно», зашаркал ногами и замотал головой, как взнузданная лошадь.

Старуха Гжесикевич торжественно восседала в кресле. Из боязни помять свое шелковое платье, жесткое и блестящее, как листовое железо, она откинула длинный шлейф, старательно поправила черный кружевной чепец, удостоверилась, на месте ли янтарные серьги в форме груши, свешивавшиеся чуть ли не до самых ее плеч, и принялась беседовать с Янкой: ее врожденная робость еще увеличивалась присутствием Глоговского и тем праздничным убором, в который ее насильно вырядила Юзя.

— Мы не могли приехать раньше — Юзя задержала.

— Отчего ваш муж не удостоил нас своим посещением?

— Приехал Витовский и увез его с собой. Боюсь я этого антихриста. Когда он приходит к нам, я убегаю. Говорят, он дьявол… — Старуха наклонилась к Янке и стала ей что-то нашептывать. Она то и дело смотрела на Анджея. Тот также чувствовал себя неловко и поглядывал на Глоговского не очень дружелюбно: «Где я мог видеть этого гуся?» — размышлял он, покручивая усы.

«Этого борова я где-то встречал, но где?» — в свою очередь, думал Глоговский.

Они бросали друг па друга хмурые взгляды.

Орловский по очереди подсаживался то к Анджею, то к Глоговскому и начинал разговор, но беседа не клеилась; Глоговский был задумчив; Анджей краешком глаза следил за матерью, которая рассказывала что-то Янке и то и дело кивком головы указывала на него. Анджей был сильно взволнован тем, что произошло в костеле и что он услышал о Янке от знакомых. И хотя Анджей ничем не обнаружил своего смущения, все это словно серпом резануло по сердцу. Теперь он смотрел на Янкино лицо, такое прекрасное и сияющее, и понемногу успокаивался. Но этот Глоговский! Кто он? Где она с ним познакомилась? В нем росли беспокойство и ревность. «Может быть, соперник?» — промелькнула мысль; она так поразила его, что Анджей стремительно повернулся к Глоговскому.

— Где мы с вами встречались? — предупредив его вопрос, спросил Глоговский.

— Не знаю и не хочу утруждать себя этой мыслью, — резко ответил Анджей.

— А, вспомнил! Вы были летом у панны Янины в Варшаве. Мы целой оравой зашли за ней, чтоб ехать на пикник, — вы тотчас же ушли.

— Да, но я вас не помню, — произнес Анджей с затаенной злобой; пораженный этим воспоминанием, он подвинулся ближе к Глоговскому и заглянул ему в глаза. — Вы знакомы с панной Яниной по театру?

— Да, и по театру, и по кулисам, и по дому, — медленно проговорил Глоговский; ему показалось забавным поведение Анджея.

— Вы что, актер? — спросил Гжесикевич с иронией.

— Оставьте свою презрительную улыбочку, она направлена не по адресу: я не актер, а всего лишь драматург — вам ясно, сударь?

— Простите, я не хотел вас обидеть, даю слово; но при одном воспоминании об актерах, о театре я чувствую ненависть и отвращение.

— Вижу, вам свойственно сильно любить и сильно ненавидеть, — произнес Глоговский, всматриваясь с любопытством в его выпуклый лоб и волевое лицо.

— Да, да, да!.. — процедил Анджей сквозь стиснутые зубы; глаза его засверкали таким огнем, что Глоговский даже залюбовался: ему впервые встретился подобный характер. Он ближе подвинулся к Анджею, желая разговориться с ним и глубже проникнуть в его душу.

— Простите за любопытство, но почему вы так не любите актеров и театр?

— Потому что из-за них я страдал и страдаю.

— Значит, из чисто личных побуждений? Это меняет дело.

— Нет, не меняет. Все, что причиняет зло, я ненавижу всей душой.

— Но для других это может быть и добром.

— Для других — возможно, но для меня зло, — ответил он с ударением.

— Ендрусь, — позвала сына старуха.

Анджей направился к матери, потом вышел в переднюю и принес ей носовой платок, который она забыла в кармане пальто.

«Прекрасный экземпляр необобществленного первобытного животного. Прекрасный!» — не без тайного удовлетворения размышлял Глоговский: он ненавидел людей, созданных из компромиссов. — «Монолит, глыба, возможно только глина, но чистая, без примесей».

Вернувшись, Анджей сел на прежнее место. Он не говорил уже ничего и только смотрел на Янку, которой Янова подала меж тем лиловый конверт. Прочтя записочку, Янка что-то шепнула Яновой и, поднявшись, подошла к отцу, который вдруг как-то изменился, — оглядывался по сторонам, тер себе лоб и кусал кончик бороды.

— У Залеских гости: Осецкая, Зося и Сверкоский. Залеская просит одолжить ей посуду. У меня явилась мысль — не пригласить ли их всех к нам, было бы веселее; как ты думаешь, отец?

— Хорошо, сейчас пойду, приглашу; сыграем в преферанс.

— Сколько раз пан Глоговский сказал вам «пусть я сдохну?» — спросила Янка, останавливаясь перед Анджеем.

— Право, не заметил.