Брожение

— Хе-хе… ей-богу, совсем костел или королевский замок! А что?.. Ну-ка, потрогайте эту штуку, — воскликнул старик, подавая Янке край занавеси из шелкового гипюра. — Вот это материальчик! И какой толстый, а? Такого даже у самого судьи Ломишевского нет. А это что за вещицы — словно сахарные! — закричал он, ткнув палкой в мебельный гарнитур в стиле рококо, украшенный позолотой и росписями ручной работы на шелковой обивке. — Кое-что разлезлось, поободралось, да обойщик все подправил, подмазал, подкрасил, мать заштопала — и готово! Теперь хоть на выставку!

Янка с любопытством, даже с изумлением рассматривала чудесные вазы саксонского фарфора, украшавшие полку большого камина.

— Фарфор! Разбился, стерва, но моя старуха слепила черепки сургучом — и все тут!.. Или вот эти рисунки — и в костеле лучших нет, а если взять рамы, то наши в сто раз дороже стоят; еврей хотел купить на вес, шельма!

— Отец, можно тебя на минутку! — позвал Анджей, появляясь в дверях зала: услышав разговор, он отвел старика в сторону и сказал ему что-то, от чего старик гневно отпрянул, стукнул палкой, ощетинил усы, прошипел:

— Я знаю, болван, что говорю, и не суй нос не в свое дело! — и вернулся к Янке.

— Пан Анджей, но ведь вся эта мебель настоящей старинной работы!

— Я счастлив, что она вам нравится, — ответил обрадованный Анджей.

— Еще бы! За одну починку столько содрали с нас, подлецы!

— Зачем ты, отец, морочишь себе голову такими пустяками? Панна Янина, следует ли оставить все так, как сделано? Нравится вам или нет? — торопливо заговорил Анджей и придвинулся к Янке, стараясь оттеснить от нее отца.

— Очень нравится, но кое-что я бы изменила.

— Тогда скажите, пожалуйста, что изменить, переставить, убрать, — сейчас же все будет исполнено.

Старик дал Анджею сзади тумака, опасаясь, что сын пообещает выбросить такие дорогие вещи.

— Пока пусть останется все как есть. Мы потом вместе обдумаем, как лучше расставить мебель.

— Да, да, вы правы, ей-богу, правы! Лес покупай летом, а руби зимой, будешь спать на перине, не зная кручины. Ха-ха! А что? Отложишь — только умножишь! Сохранить — не схоронить. У вас, барышня, голова здорово варит.

Перешли в другие комнаты; ремонт в первом этаже был уже закончен. Янка осмотрела все внимательно; дом импонировал ей богатством и величавостью. Она не замечала ни ветхости мебели, ни грубой работы реставраторов, восстанавливавших этот дом; ее ослепили великолепные ковры, бархатные портьеры и шелковая обивка, позолота, столики с металлической и перламутровой инкрустацией, шкафчики и секретеры, отделанные бронзой, хотя и с новыми ножками, покрашенными под красное дерево. Как магнит, влекли ее мраморные камины с решетками из золоченой бронзы; когда-то она мечтала о таких каминах, встречаясь с ними только в романах. Огромные потускневшие зеркала в великолепных, недавно позолоченных рамах в стиле барокко смотрели на Янку со всех сторон, точно угасающие, скорбные глаза; но она не замечала этого — дом восхитил ее. По нескольку раз осматривала она одни и те же предметы, радовалась, как ребенок, блестящим игрушкам; но не выказывала ничем своего удовольствия, ходила гордая, величественная и прекрасная. Эти просторные и высокие комнаты, старомодная мебель и обветшалая роскошь заворожили ее: она чувствовала себя как на сцене в роли маркграфини. Она бессознательно подбирала жесты, взгляды, даже изменила тембр голоса.

Когда они заканчивали осмотр, появилась старуха Гжесикевич и пригласила их к чаю.

Через коридор, соединяющий главное здание с флигелем и пустой кухней (оттуда все слуги убежали в сени, и только сквозь щели неплотно закрытых дверей блестели их глаза), они перешли в столовую Гжесикевичей. За столом царило молчание: старик не знал, о чем говорить, мать беспрестанно хлопотала, принося целые горы лакомств. Анджей был обескуражен, видя, какие взгляды Янка бросала на комнату и на его родителей.

И только с наступлением вечера, когда заря угасла на западе, приехала Юзя, и беседа оживилась.

Глембинская была сегодня в приподнятом настроении. Она расцеловала Янку, смеялась, шутила с Анджеем, пила с отцом водку и забрасывала будущую невестку целым градом вопросов и комплиментов. Она говорила наполовину по-французски, наполовину по-польски.

— Мать, слышишь? Юзя болтает по-заграничному! — воскликнул удивленный Гжесикевич (Юзя тщательно скрывала от всех свои занятия французским языком.)

— Что за диво! А ведь и в классах не была и у гувернанток не училась, — недоумевала старуха.

Разноцветные глаза Юзи засверкали от бешенства, она поспешно прикрыла их лорнетом и с насмешкой сказала Янке по-французски:

— Вам придется вооружить себя большим запасом снисходительности к нашим родителям.

— Юзя! Чтоб тебя, да говори ты по-людски, а то сидит человек как на немецкой проповеди, знай только «шерц» да «шерц» ни бельмеса не понять, — передразнил ее отец.

— Я не нахожу слов, чтобы поблагодарить вас за вашу доброту. Вы были так любезны, что навестили наших. Надеюсь, меня вы тоже не забудете. Очень прошу, панна Янина, хорошо?