Бруклинские глупости

– Он друг его дружка. Ну, того, с которым он сейчас живет.

– И которого вы тоже не видели.

– А зачем мне его видеть? Он, как-никак, мой соперник, а мы с Гордоном встречаемся тайно.

– Все это похоже на ловушку. Сдается мне, дружище, что вас подставляют.

– Подставляют? Вы о чем?

– Сколько страниц рукописи вы видели своими глазами?

– Одну. Ту, которую я две недели назад передал Трамбеллу.

– А если других не существует? Если нет никакого Яна Метрополиса? Если дружок Гордона и Майрон Трамбелл – это одно лицо?

– Эк загнули. Зачем городить огород?

– Месть. Вы ему подлянку – он вам. Зуб за зуб. А то мы не знаем, на что способен человек, этот венец творения. Боюсь, ваш Гордон – не тот, за кого вы его держите.

– Слишком много черной краски. Не верю.

– Вы уже оприходовали чек в банке?

– Три дня назад. Между нами, половину этих денег я уже потратил на тряпки.

– Верните ему деньги.

– Вот еще!

– Если на вашем счете не хватает, я готов вам одолжить.

– Спасибо, Натан, но я как-нибудь обойдусь без пожертвований.

– Они держат вас за яйца, только вы этого еще не понимаете.

– Думайте, что хотите, но заднего хода не будет. Я пойду до конца, пусть гром гремит и земля трясется. Если насчет Гордона вы правы, мне так и так хана, рыпайся не рыпайся. А если вы ошибаетесь, в чем лично я не сомневаюсь, то скоро у меня появится повод пригласить вас на ужин, чтобы вы могли поднять бокал за мой успех.

Стук в дверь

По выходным Том отсыпался. Букинистическая лавка была открыта, но, имея законный отдых, он мог себе позволить поваляться подольше. В эти дни он бы все равно не застал свою И.М. на ступеньках дома в ожидании школьного автобуса (что еще могло бы заставить его вылезти из теплой постели в такую рань?), поэтому и не заводил будильник, а пребывал в своем уютном коконе, пока глаза сами не откроются или не разбудит посторонний шум. Четвертого июня, в воскресенье, спустя три дня после моей злополучной стычки с Роберто Гонсалесом и встревожившим меня признанием Гарри Брайтмана, утренний сон моего племянника нарушил робкий стук в дверь. Он не сразу это осознал, а, осознав, глянул на часы (было начало десятого), медленно спустил на пол ноги и, как пьяный, доплелся до двери. Но как только он ее открыл, с него сразу слетел сон. Его жизнь, можно сказать, перевернулась в одну минуту. А что касается моего повествования, то только сейчас, после основательной подготовки и тщательного рыхления почвы, оно получает необходимое ускорение.

На пороге стояла Люси – девятилетняя довольно высокая темноволосая девочка-подросток с короткой стрижкой и материнскими карими глазами, в протертых красных джинсах, разодранных грязно-белых кедах и футболке «Kansas City Royals». Ни сумки, ни курточки, ни свитера в руках – только то, что на ней. Хотя Том не видел девочку шесть лет, он ее сразу узнал. В чем-то она осталась прежней, при всех разительных переменах – два ряда крепких зубов, вытянувшееся лицо, не говоря уже о росте. Она с улыбкой разглядывала своего полусонного всклокоченного дядю, и этот пристальный, немигающий взгляд тотчас вернул его в Мичиган шестилетней давности. Но где ее мать? Отчим? Почему она одна? Как его разыскала? Том задавал вопрос за вопросом, но Люси упорно молчала. В какой-то момент ему даже показалось, что она глухая, но когда он спросил, помнит ли она его, в ответ девочка кивнула. Том протянул навстречу руки, и, оказавшись у него в объятиях, она ткнулась в него лбом и крепко обняла.

– Ты, наверно, умираешь с голоду, – вдруг спохватился Том и потащил ее в свое обиталище, больше напоминавшее склеп, чем человеческое жилье.

Он насыпал ей полную плошку воздушных хлопьев и налил большой стакан апельсинового сока. Пока он готовил себе кофе, она все выпила и съела. На вопрос, не хочет ли она еще чего-нибудь, последовали очередной кивок и улыбка. Два французских тоста, которые он ей сделал, были ею вываляны в кленовом сиропе и проглочены одним махом. Поначалу Том приписывал ее молчание то ли усталости, то ли смущению, то ли голоду, но Люси совсем не выглядела уставшей, явно чувствовала себя здесь как дома, да и голод уже успела утолить. Однако ни на один его вопрос так и не ответила. Кивнет или мотнет головой, и всё, ни слова, ни звука, точно язык проглотила.

– Люси, ты разучилась говорить? – спросил он ее.

Отрицательно мотает головой.

– Судя по надписи на футболке, ты приехала из Канзас-Сити?

Молчит.

– И что же мне с тобой прикажешь делать? Как я отправлю тебя к маме, если ты мне не скажешь, где она живет?

Молчит.

– Дать тебе блокнот и карандаш? Если не хочешь говорить, может быть, напишешь?

Мотает головой.

– Насовсем замолчала?

Головой: нет.

– Это хорошо. И когда же ты снова заговоришь?

Люси, подумав, показала ему два пальца.

– Два часа? Два дня? Два месяца? Люси, ответь мне.

Молчит.

– С твоей мамой все в порядке?

Кивает.

– Она по-прежнему замужем за Дэвидом Майнором?

Кивок.

– Почему ты от них убежала? Они с тобой плохо обращались?

Молчит.

– Как ты добралась до Нью-Йорка? Автобусом?

Кивок.

– У тебя билет сохранился?

Молчок.