Брусчатка

Ваши просьбы мы удовлетворим. Номера с одежды можете спороть. (А мы уже и так спороли.) Стоячих карцеров больше не будет. Рассмотрим и другие ваши просьбы. Но вот мои условия: завтра с утра — на работу, стране уголь нужен, соображаете? Вы же советские люди. А еще — выдать зачинщиков. А нет — завтра все будете уничтожены. Зона окружена танками. Так что — думайте!

Тут лучи прожекторов стали шарить вокруг зоны. Смотрим, — и правда, танки со всех сторон, стволы на нас наведены. Зима ведь, тундра замерзла, вот они и прошли. Всю ночь думали. Решили — на работу пойдем, но никого не выдадим. Утром, как построились, Дима и весь комитет сами к вахте вышли. Я за ними: "Не надо," — говорю.

А Дима отвечает: "Надо, Пашка, надо. Зачем всем погибать. Мы свое сделали". С тем и ушли через вахту на зону. Больше их никто не видел.

А Деревянко орет через мегафон:

— Строем, по бригадам выходить из зоны. Каждой бригаде по отдельной команде!

Ворота раскрылись. Стали выходить. Медленно дело шло. Вот и наша бригада вышла. За зоной все прожекторами высвечено. Стоят бронетранспортеры и около них автоматчики. Генерал Деревянко и пузатый майор со всех сторон надзирателями и вохрой окружены. Они им на зэков пальцами показывают и нашептывают. Майор командует, кому из бригады налево идти, кому — направо. Кому налево — те сгинули. А я попал с теми, кто направо. Повели нас в шахту, спустились, мать честная, креплений нет, а где и есть, то совсем трухлявые. Двенадцать часов отбухали. Вернулись в зону — нет решеток на окнах бараков. Стоячие карцеры разрушены. Все-таки не зря Дима погиб. Так и стали нас с утра на эту гиблую шахту гонять. Кто-то на утренней поверке крикнул: "Обещали рабочий день сократить!"

Майор ласково так ответил:

— Пока вы волынку тянули, план по добыче угля сорвался. Нагоните план, тогда подумаем.

Только они, я считаю, и до сих пор думают. А в шахте один за одним пошли обвалы. Вот и я в такой попал.

— А что было дальше? — глухо спросил Марк Соломонович.

— Все, — тихо проговорил Павлик и шепотом повторил: — все…

Я почувствовал, что рука его, которую я держал, напряглась и вдруг опала. Это действительно было все. Ардальон Ардальонович осенил Павлика крестным знамением. Марк Соломонович сел на пол и, дико сверкая огромными глазами, застонал, делая руками такие движения, как будто вырывал волосы из своей совершенно лысой головы: — О, вей из мир! — закричал он, — Господи, почему не спас ты праведника? Ведь мерзость душе твоей — пролитие крови невинной. О, вей из мир! Горе мне!

— Отмучился, — жалостливо сказал со своей койки Кузьма Иванович. — Приведенный Марией Николаевной Дунаевский осмотрел Павлика, коротко сказал, ни к кому не обращаясь:

— Снимите каркас, — и вышел.

Ушла и Мария Николаевна, сначала поцеловав Павлика в лоб. Лицо его, раньше такое подвижное, с непрерывно меняющимся выражением, было спокойным и строгим. Ардальон Ардальонович и Марк Соломонович стали возле койки Павлика, один в головах, другой в ногах, и застыли. Через некоторое время их сменили мы с Мустафой. Марк Соломонович убрал каркас. Все молчали. Рассвело. В палату, бренча своим столиком, вошла Галя и, взглянув на кровать Павлика, заплакала. Потом она подошла к койке и накрыла его с головой простыней. Несколько минут пыталась пересилить себя, но не смогла и ушла, так и не сделав нам утренней порции уколов. Мы испытали при этом невольное облегчение, хотя Галя здорово усовершенствовалась, но все-таки…

Вслед за тем в палату, сановито отдуваясь, вошел высокий плотный милиционер без халата. За ним в открытую дверь виднелось бледное лицо Дмитрия Антоновича и его указующий перст. Милиционер уставился на койку, где лежало накрытое простыней тело Павлика, пожал плечами и вышел.

Вскоре появилась тетя Клава и Кнопка. Кряхтя, переложили они Пазлика на каталку и повезли в морг. Пока они снимали с него рубашку, перетаскивали, снова накрывали простыней, я отворачивался, потому что не было сил смотреть на изуродованное тело.

Вслед за каталкой пошли все однопалатники, кроме Кузьмы Ивановича, а по дороге к нам присоединился Владимир Федорович. В морг входить не разрешалось. Постояв возле закрывшихся, как в преисподнюю дверей, мы стали расходиться. Но Ардальон Ардальонович, поманив меня рукой, встал по одну сторону дверей, а я по другую.

— Скоро вас сменим, — увидев это, сказал капитан. Однако прошло всего несколько минут и к нам подошел Дунаевский.

— Прошу вас немедленно снять пост. Разделяю ваши чувства, но это может повредить персоналу, — и, повернувшись, тут же ушел.

Я чувствовал, что ноги у меня дрожат, колени подгибаются, все тело бьет озноб.

— Откуда у вас силы, — обратился я к старому адвокату, — чтобы после такой ночи стоять на посту?

Он ответил не то с легкой насмешкой, не то с кокетством:

— Почтенная Мария Николаевна время от времени величает нас гвардейцами. Так я, изволите ли видеть, действительно воевал в российской гвардии и даже не в одной, а в трех.

— Не знаю, сохранят ли ваши последователи ваши принципы, — усомнился я.