Брусилов

Он говорил громко, весело, с тем особым ладным щегольством и закругленностью, с каким говорят многие простые русские люди, незнакомые с литературной речью, а порою и с грамотой.

Речь Ожередова изобиловала словами, которых раньше не слыхал Игорь, но они тотчас же становились понятными и как-то очень шли к месту. Голос у Ожередова был глуховат, хриповат, но и этот недостаток казался под стать тому, о чем рассказывалось. В прищуренных глазах то И дело вспыхивал лукавый огонек, а быть может, только лишь отблеск пламени костра. Правой рукой Ожередов держал сучковатую палку и равномерным движением помешивал ею угли, левою он упирался в песок, поддерживая склоненное к костру крепко сбитое тело.

IV

— Ну что ж с того, что конопатый!

С этих слов началось для Игоря повествование Ожередова.

— Мне оспой еще в малых годах лицо вспахало… А ничего — девчата за красивого принимали. Смеяться умел. Я и теперь шутковать люблю. Если веселый да сильный — женскому племени лучше не надо. Да я много ими не займался. Я — рыбак, в море бабу не возьмешь, а бабе — чем от нее подалей, тем любопытней. Очень она мужским делом любопытствует. А любовь — от любопытства.

Наговоришь, удивишь — выбирай любую красавицу. Только любовь жену не сделает, а жену терпение дает. Я со своей невестой, теперешней моей женой, три года гулял… И не ошибся. Присватался к ней лавочник. Один год — отказала, другой — отказала, а на третий мать прикрутила — «выходи замуж» и все тут. Сватать пришли ее. Настя в голос. А мать уже хлеб принимает и в другую комнату ведет — о приданом сговариваться. Тут моя Настя как чартанула! Жених к ней — она его ногой лягает. «Все равно за тебя не выйду» — и бежать. К сестре прибегла, сестра ее в горничных служила, велит мне передать — пусть от меня сватов шлют. Сестра к хозяйке своей, хозяйка зовет моего дядьку. «Так и так, мол, отнимают живьем невесту». — «Ладно, — говорит, — перебьем». Позвал бабку мою — пошли с хлебом, сели, спрашивают Настю: «Ты за лавочника хочешь идти?» — «Нет», — говорит. «А за нашего?» — «Хочу!» — говорит. А мать ей: «Тоже нашла — рябого!» Ну да бабка нашлась — она у меня иглистая была: «У моего внука лицо Богом мечено — по гладкому глаз бежит и памяти нет, а за буграстое уцепится — не оторваться». Ну, теща и прими хлеб, заслушавшись. Дело кончено! Так и окрутили меня, а я в море был. Дядька гукнул: «Иди на Горку ко мне». Я удивился — николи дядька к себе не звал. Ну, вернулся домой, отцу рассказываю… Отец спрашивает: «Это ты сватов приказывал засылать?» — «Нет», — отвечаю. «Ну, так ладно, — говорит, — раз сделалось, так сделалось!» — «Главное, лавошника перебили!» — похваляется дядька. Ему только и надо было — свое доказать из гордости. А отец ему: «Я на тебя не сержусь. Невеста хорошая. Денег бы только достать на свадьбу. Ну, да ничего — у Марьянова под шею возьмем сотнягу. Трудно — да обернемся. Поезжай к невесте». — «Ладно, — отвечаю, — вот с крючками управлюсь, тогда пойду». А сам застыдился. Куда днем к невесте?.. Как солнце на заходе — сподручней. Поехал в море. Удача удачу манит. На веселого человека и рыба идет. Ну, думаю, в такой вечер да не поймать! Море блином масленым лоснится, воздух — как молоко пьешь… В такой вечер не то что рыбу, дали бы волокушу, все звезды с неба сволок бы на кашу!

Только потянул, а он — вот он бьется, шельма! Пуда на два осетер… А под утро такого еще грянул — на все шестьдесят рублей. Значит, свадьбу справлять можно.

Накупили вина, музыкантов позвали. Пораспухали они от водки: аж степ разлегается — музыка ревет. Вышли за околицу, кого ни встретим, — всех к себе закусить. Недели две не высыхали!

Об ту пору, вот как сейчас, весна стала дружно, деревья цвели рясно — загорались в одноутрье на самую Красную горку. Хороша у нас под Ейском весна…

Вышел я на зорьке с молодой женой из кладовушки, где спали, огляделся — чего только нет на свете роскошного: цвет абрикосовый, море, рыба играет…

«Ну что же, — говорю, — жена, будем жить?» — «А будем», — отвечает.

И верно, вышло по ее — пожили все семь лет до разлуки — как надо быть. Доволен женой остался. Очень до детей внимательная баба. За детьми духом падает. Ну, да правду сказать — черти у меня, не дети! Хоть малы, а на все способные и шутину любят, как я, а сердцем удобные в мать. За семь лет пятерых мне принесла Настя! «Ты меня благодарить должон до конца дней, — говорит мне дядька. — Я бы не сосватал — все пятеро лавошниковы были бы!» Очень он ревнивый к чести. Я в ту пору, как оженился, совсем от земли отстал. Да и то — какая у нас земля? Песок, да и того одеялом прикрыть… Вся земля казачья, а мы пришлые… Так что я от пупка рыбак. Учиться не пришлось, в школу не отдавали. Отец говорил про меня: «Он и так жулик, а будет учиться — через четыре года в тюрьму попадет».

На этом месте рассказа слушатели грохнули таким дружным и сочувственным смехом, что Игорь и сам не удержался, улыбнулся, хотя и не понял, — что ж тут смешного в этом горьком признании?