Брусилов

— Ну и вышел из меня рыбак, — продолжал Ожередов, — раскалистый рыбак, без похвальбы скажу. Рыбная промысел — охотная вещь, как карты. И в погоду и в припогодку все на воде. То сети правишь, то крюки ставишь — минуткой дорожишь, а себя беречь и в мыслях нет. Иной раз чирии все руки обсыпят — застудишь в холодной воде, а все от моря не оторвешься… Тут главное — страсть нужно иметь, тогда и рыба идет, а болезнь не прикинется…

Раз унесло меня с братом на байде в море — на глуби ловили, неделю носило, никак пристать не могли, лед еще только тронулся — затирало. А харчей на двое суток. Вот наголодовал. Зато рыбы привезли отцу — амбар справили!

Только вы не подумайте: рыбу тянешь — о деньгах и в мыслях нет. Задор! Рыбака узнать нужно: с виду лют — наизнанку младенец, словом облает, рукой огладит. Ну, а который ему поперек дороги — подлец, тому не сдобровать. Море мелкого не любит.

Сперва с каюком да тремя сетями рыбалил, потом к рыбаку на байду пошел батрачить, а там в артель приняли. Ничего — посолонцевать было чем, без рыбки не оставались, а труд, конечно, жалеть не приходилось: в чужой ковш лить — воды не хватит. Только я привык всякую заботу шутиной снимать, как ложкой пену.

Посмеешься — кровь взболтнешь, не застоится. А жена у меня проворная. Одну отростку за руку, другую под груди, третью — впереди себя несет и по хозяйству успевает.

Жили.

У рыбака круглый год шарманка играет. Мужик зимой — на печку вшей парить ложится, а рыбак у проруби нос морозит — обыкновенное дело. Тут как кому пошлет. Заставишь сети или крюки, думаешь — вот с прибылью, а выходит один пшик.

А молодым я отчаянным был — загорелось, так подавай. Да еще друг-приятель завелся. Тому все нипочем! Крал, рыбалил, куда угодно готовый. Ни Бога, ни государства, ни отца, ни мать не уважает, самого себя не бережет. Он меня подстрекал на разные дела. Жорой Долбой его звать. Отчаянность — что огонь: ты ее к крыше — амбар подожжет, ты ее к дровам — уху сварит. В молодые годы лютовал Долба — ничего стерпеть не мог. Я все шутиной оборачивал, а его — как по живому мясу. Нигде не приживался — так по морю бродяжил, воровал, каюк дырявый, да и тот не свой, с чужих крюков рыбину фукал. На большой риск шел!.. У нас свои законы имеются. Не без этого. За воровство рыбы или снасти строго карается. Иначе нельзя. Море — оно во какое! Глазом не окинешь! Сети и крюки всю ночь в море, байды тоже на воде стоят — сторожа к ним не держать. Ежели бы не рыбацкий закон издавна — рыбалить невозможно стало бы. Рыбу из сетей выбрать чего стоит?.. Ну, и надумали старики свой суд.

Привяжут вора веревкой под лопатки, опустят в прорубь и, как сети подо льдом, до другой проруби протянут. Ничего — выживали!

Вот так-то тоже зимой было. На море по зимнему времени все удобства. Духанщик барак разбивает, какая хочешь напитка — согреться. Ну, как свободная минута — конечно, бежишь закусить-выпить. Видят рыбаки, приносит парень молодой духанщику сома огромадного. «Что дашь?» — спрашивает. Духонщик, известно, норовит задаром. Только наши рыбаки тоже цену знают — не обстрекаются. А парень на все согласный. Отдает рыбину за обед да за пятьдесят копеек и табаку горстку. «Я, — говорит, — тебе еще такого принесу, мне не жалко». Ну, духанщик рад, а рыбаки прищурились — так по-честному не бывает. И несет парень еще через мало времени две рыбины и опять отдает духанщику почти что задаром. Выпил, закусил — веселый, а у самого волчья думка — сразу видать. Напился — ушел. Рыбаки к хозяину: «Ты что у вора краденое скупаешь?» Духанщик в испуг: «Мое не знает, мое честно покупал». — «Ну, — отвечают, — если ты того вора не изловишь и не дознаешься, быть тебе самому в ответе».