Брусилов

Ровно в полдень пошла наконец русская пехота. Она перекатилась через первую линию, достигла второй… Люди бежали в серой мгле, солнце затмилось…

X

Одну только коротенькую минуту Игорь колебался. Приказано было явиться в штаб фронта 24 мая. Сегодня 22-е. Но тут же было сказано, что к началу операции он будет нужен комфронта. Как быть? Чему верить?

К началу операции он все равно не поспел вернуться, остается поверить числу. Два дня в его распоряжении… И тут же пришла догадка: конечно, его ждут к 24-му, а надобен он Брусилову к началу операции вовсе не в штабе, а тут — на месте действия! Умейте читать между строк, если вы хотите точно и разумно выполнять директивы главнокомандующего, господин капитан!

Алексей Алексеевич не бросает слов на ветер. Зачем он послал своего адъютанта на центральный участок 8-й армии? Чтобы тот убедился в правильности суждения комфронтом о боеспособности и добросовестной подготовке к прорыву 39-го и 40-го корпусов? Чепуха! Кому лучше знать, как не Брусилову, войска своей родной 8-й армии? Он никогда в них не сомневался и крепко уверен в них сейчас. Но он не доверяет воле и духу Каледина. Вот в чем суть. Об этом сказать прямо он не хочет. Вмешиваться непосредственно в управление армией он тоже не считает целесообразным.

Но Брусилов хочет, чтобы сила удара, который будет нанесен противнику, достигла не одну только цель прорыва фронта противника. Ему нужно, чтобы бросок на Луцк на пути к Ковелю, опередив оба фланга армии (что для него несомненно), явился бы началом разгрома 2-й австрийской армии, над тылами которой эти части нависнут. Эту задачу следует подсказать Каледину вовремя. Но конечно же не раньше того, как удастся прорыв, и именно так удастся, как это предвидел Брусилов.

Чтобы проверить действие, необходимо при нем присутствовать. Вот зачем понадобились глаза и уши адъютанта Смолича. Когда глаза его убедятся в том, что все сделалось как должно, пусть уши его услышат директиву Каледина войскам центра, посланную ему главнокомандующим устами его адъютанта. Эта подсказка будет принята как совет, и приказ не смутит норовистого командарма.

Все это может быть выполнено к 24-му мая. Вот почему этот день назначен для возвращения в штаб армии. Все предусмотрено Алексеем Алексеевичем до мелочи. Ошибки нет ни в чем. Итак — нужно лично убедиться, как воспользуется пехота блестящим зачином артиллерии, потом поехать в штаб Каледина, проверить сводки и поговорить с Алексеем Максимовичем.

«Больше суток в моем распоряжении», — решил Игорь, когда, возбужденный, закиданный с головы до ног землею, он добрался до командного пункта бригады. Он и не заметил, что шел на командный пункт той же тропкой, по тому же лугу, по которому шел вчера вечером, и так же вокруг него цвели незабудки, и примятая сотнями ног и колес трава была все такая же зеленая и пахла так же свежо и терпко.

Он не слыхал, как над его головою прокатывался гром, и в тот же, что и вчера, час пронесся мгновенный ливень, и высоко в вечернем небе, на востоке, встала радуга. Все казалось Игорю иным, чем вчера. И если бы он захотел вспомнить вчерашнее, ему пришлось бы напрячь всю силу памяти, но и тогда бы он ей не поверил…

Перед его глазами все еще была картина боя. Теперь она предстала перед ним куда ярче и отчетливей, чем тогда, когда он наблюдал ее из своего убежища. Тогда ему казалось, что он ничего не видит. Теперь он видел и припоминал все до мельчайших подробностей. И, дивясь этому, впервые понял то, что в часы боя только чувствовал. Он понял, что свершилось доселе неслыханное. Русская артиллерия поработала не только на славу, как она это умела всегда, но подавила своим огнем противника.

Ничто не мешало ее работе. Не было недостатка в снарядах, их хватало на выполнение задачи, наши орудия разили именно те цели, какие были намечены, и артиллерия не заграждала, как это случалось неоднократно, своим огнем движения пехоты. Пехота добивала врага и гнала его на новый убийственный огонь, а не принуждена была своими телами долбить бетонные стены и кровью своей гасить огневую завесу.

— Господи Боже ты мой! — восклицал Игорь, не замечая в своем возбуждении того, что думает вслух. — Все те же люди, а вот сумели! Достигли!

И, произнеся это чужое словцо, Игорь вспомнил Ожередова, его ясную улыбку, его горькую повесть, рассказанную голосом счастливого убеждения в своей правоте и силе.

— Ну конечно, в этом-то вся штука! — снова произнес Игорь. — Этой правотой и силой народа Алексей Алексеевич сумел воспользоваться как никто, потому что сам верит в них…

И тут же услышал, как въяве, другой голос из-за костра, произнесший с глубоким убеждением и спокойствием, так поразившими тогда Игоря: «После войны достигнем, ничего!» И это «ничего», сказанное точно бы не ради успокоения, а как угроза кому-то, смутило весь ход его мыслей.

— Да нет же, они совсем о другом… это у них Семушкино: «и без немца обдумаем…» Но в чем же тогда связь?

На этот вопрос Игорь ответить себе не сумел, да и некогда было: он уже дошел до командного пункта.

XI