Брусилов

Алексеев не ответил. Вместо ответа 3 июня получена была директива ставки. В ней сказано было, что Западному фронту предложено атаковать не на Виленском, а на Барановичском направлении, и атака отложена на восемнадцать дней. В Пинском направлении 3-я армия должна атаковать 6 июня. «Отсрочка эта не нарушит развития дел 8-й армии…» — успокаивал Алексеев. Юго-Западному фронту предлагалось «собрать теперь же надлежащие силы для немедленного развития удара и овладения Ковельским районом».

Согласиться со ставкой, что отсрочка атаки 3-й армии в Пинском районе не нарушит развития дел 8-й армии, никак было нельзя. На счету — каждая минута, если желать воспользоваться победой и довершить разгром австрийской армии…

— Теперь австрийцев можно взять голыми руками, — сказал Алексей Алексеевич таким ледяным тоном, что Игорь сразу понял, что Брусилов говорил о возможностях, безвозвратно потерянных. Через два-три дня немцы подвезут войска из-под Вердена, с австрийских и итальянских фронтов, и все пойдет насмарку.

Алексей Алексеевич говорил в будущем времени, но слова его звучали свидетельством настоящего.

Ощущение неблагополучия не оставляло Игоря и по ночам. Это неблагополучие Игорь ощущал во всем и во всех. Оно тем более бередило сердце, что для этого не было непосредственной причины. Наступление на фронте развивалось успешно. Враг был сломлен и если не бежал окончательно, то готов был к этому. 3 июня пленные при опросе показали, что положение австрийских частей настолько безнадежно, что восемь дней назад полевые германские полки 10-го корпуса переброшены из Франции, где стояли в районе Лайона. Другие пленные прибыли с итальянского театра, с Балкан, из-под Вердена…

И Смоличу казалось в бессонные ночи раздумий, что лавина человеческой ненависти и зла со всех концов Европы устремилась к брусиловскому фронту, чтобы затопить его и преградить дорогу победному шествию. Эта ненависть и зло, казалось, были обращены только на Брусилова. И именно потому, что вражеское нашествие устремилось на него одного, оно вызывало внутри армии недовольство, недоверие и глухое возмущение…

Игорь доискивался причин. Он искал их в предательской работе Распутина, в слабости верховного, в бездарности Эверта и Куропаткина. Он смутно находил их в обездоленности народа, в его тщетных поисках «берега», которого он лишен на своей родной земле… Опять приходило на память по-новому понятое словцо: «достигнем»…

«Но если живет такая уверенность, то откуда же недовольство?» — спрашивал себя Игорь.

И тут же ему вспоминался разговор с пленным австрийским офицером-поляком. Игорь допытывался у офицера: что заставляет его — поляка — воевать в рядах австрийцев и немцев против русских, своих единокровных братьев-славян? Смолич пересказал офицеру добросовестно все, что ему преподал Брусилов, и то, что было почерпнуто им в наспех проглоченной книге о Польше. Эту книгу достал Игорю Клембовский.

Офицер выслушал Игоря учтиво-сдержанно, поджав тонкие губы.

— Я вижу, что пан капитан хорошо начитан в нашей истории, — сказал он, — это делает честь пану капитану. Не всегда приходится иметь дело с таким интеллигентным офицером… Действительно, мы очень часто попадали в лапы германцев. И не скажу, чтобы это было нам на пользу. Но пан капитан задал мне вопрос, почему мы сражаемся в рядах австрийской армии? А разве вы не знакомы с историей своей собственной родины?

Игорь, не понимая причины, покраснел.

— Но в нашей истории, как мне кажется, не было случая, чтобы русские дрались на стороне своих поработителей!

— Так, пан капитан, — опустив голову, с подчеркнутым почтением ответил поляк, — прошу извинения, если я не точно выразил свою мысль. Но я не то хотел сказать. Я хотел спросить пана капитана: разве он сам и другие, такие, как он, интеллигентные русские люди, не захотели бы уйти из своей вечной тюрьмы в какое-нибудь другое место, посвободнее?

Поляк не поднимал глаз, Игорь краснел все более. Ему стало душно, ему захотелось ударить военнопленного изо всей силы по его надменно склоненной голове, но он не находил в себе решимости даже возразить ему. Он не разобрался в ту минуту — прав или лжет на Россию поляк, но что-то, помимо его сознания, подымалось со дна души щемящей болью и стыдом. Он встал и обратился к военному следователю-прапорщику:

— Продолжайте допрос без меня. Я должен уйти.