Брусилов

Завидя капитана гвардии, прапорщик твердым шагом пошел Игорю навстречу, по-солдатски отчетливо и громко выкрикнул: «Здравия желаю!» — и улыбнулся. Улыбка эта проглянула на его широком лице не по форме, но так показалась кстати, что Игорь поспешил протянуть, прапорщику руку. На Игоря смотрели медвежьи карие глазки уважительно и вместе с тем дружелюбно-открыто, маленький носик, покрытый сетью красных жилок, выдавал приверженность прапорщика к спиртному, рыжеватая бороденка совсем по-мужицки топорщилась во все стороны, белый ряд крепких зубов блеснул в улыбке из-за расшлепанных влажных губ.

— Вот, копаем-с — произнес прапорщик, стараясь придать своему голосу приличествующее случаю скорбное выражение, но это ему не удалось: голос его прозвучал громко и весело.

— Вы тоже участник последних боев? — спросил Игорь.

— Так точно-с! — ответил прапорщик и опять улыбнулся.

«Чему он улыбается? — подумал Игорь невольно, но без тени досады. — А улыбка у него хорошая… Боже, до чего я устал, — тотчас же перебил он себя и тут же опустился на песок и снял фуражку, — сил никаких нет… раньше я этого не чувствовал… никуда больше не пойду… посижу с этим человеком… помолчу… он, видно, на разговоры не мастер, все «слушаю-с» да «так точно»…»

— У вас напиться не будет? — едва разжимая губы, проговорил Игорь.

— Так точно, как же-с, — обрадовался прапорщик и кинулся под песчаный бугор.

Игорь оперся локтем в песок, тело его все более и более брал измор, глаза слипались. Но не успел он их закрыть, как перед ним опять появился прапорщик.

— Вот, пожалуйста… кушайте-с…

И он протянул Игорю манерку. Игорь прильнул: к ней. Теплая вода показалась живительной. Игорь выпил ее всю, оставшиеся несколько капель вылил себе на руки и прижал мокрые пальцы к глазам.

— Видно, и вы с нами прошлись… — сказал прапорщик, глянув на синяк под глазом Игоря. — Ну, ничего, будут нас помнить! — добавил он убежденно, но нисколько не злобно.

— Да, этого не забудешь, — отвечая своим мыслям, произнес Игорь. — Впервые, знаете, я не ощущал перед атакой такого забвения смерти, как тогда… Всегда есть ощущение, точно ты кидаешься в холодную воду… сердце замрет… а тут никакого…

— Это точно-с, — согласился прапорщик и неожиданно присел рядом, крякнул с явным удовольствием, полез в карман, достал кисет, запустил в него два пальца, выгреб оттуда щепотку нюхательного табаку и потянул его в нос.

Игорь с наслаждением вдохнул крепкий, щекочущий запах.

— Не угодно ли? — предложил прапорщик, растопыря перед ним кисет. — Не осмелился предложить… теперь редко кто балуется…

— Нет, отчего же, — возразил Игорь, — табак, пожалуй, разгонит усталость.

— Совершенно справедливо, — согласился прапорщик, и, пока Игорь неумело захватывал ускользающую из-под его пальцев душистую рыжую пудру и пытался ее поглубже втянуть в ноздри, пока он чихал и закидывал к небу голову и дышал учащенно, радостно, чувствуя, как по всему телу разбегаются живчики, — прапорщик вдруг заговорил и так непринужденно-просто, что Игорь заслушался, и куда девалась его усталость! — Дураку у нас, господин капитан, пощады нет. — Прапорщик решительно тряхнул бородой. — Конченый, по-нашему, человек. От дурака обиду стерпеть — самого себя в дураки записать. А наш народ самолюбивый! — поднял он палец, и его голос прозвучал торжественно. — Не обидчивый, а гордый. Вот почему он немца, когда доведется, бьет и всегда бить будет… Немец перед ним себя дураком показал. Как в давешнем случае. Безоружного на штыки поднял. И для чего? Церкви поганит — и для чего? Детей, женщин обижает — и для чего? Неумное дело делает, а война жестокая работа, но умная…

Прапорщик умолк, опустил голову, задумался. Потом взглянул на Игоря, виновато улыбнулся:

— Ну, вот за глупость мы и наказываем… И нет такой силы, — переходя на строгий, учительский тон, закончил он, — чтобы нам воспрепятствовала… И еще вам скажу, господин капитан, не дай Бог русскому человеку перестать верить, что война — не по-умному ведется… Конец! Олютует… Гордость не вынесет, что его в дураки записали. Найдет того, кто этому виноват, не пощадит. Нет у нас дуракам веры, а сделают они зло — пощады не найдут, помяните мое слово!

Прапорщик выговорил это с глубокой убежденностью и тотчас же присмирел, затем кашлянул в сторону, потянулся за кисетом, протянул его Игорю.

— Не угодно ли-с? — спросил он деревянным голосом. Игорь принял табак, чтобы не обидеть.

— Очень хорошо вы говорили, — сказал он. — Спасибо вам за доверие. Но, кажется, сейчас хоронить начнут… мне еще надо…

И Смолич поднялся на отекшие ноги. Прапорщик его не удерживал, он стукнул каблуками, вытянулся, ответил на рукопожатие Игоря сдержанно, не сгибая шершавой ладони.