Брусилов

Все это только приснилось и никогда не повторится… Нет. Какой вздор! Люба Потанина живет здесь, в этом городе. Он не знает ее адреса, но всегда может его узнать. Он встретится с ней. Ее подруга там, в Пскове, называла ее мышонком. Она совсем крохотная, но в ней ничего нет мышиного. Ее глаза смотрят прямо и внимательно. Если ей рассказать все, что он пережил за эти дни, — она поймет. Но говорить этого не надо. Ее не должна касаться эта грязь. Он сейчас пойдет и убьет — и все будет кончено раз и навсегда. Жизнь станет легка и прекрасна…

В половине одиннадцатого Игорь встал со скамьи в Летнем саду и пошел в Казачий переулок. С этой минуты он приказал себе не думать о Любе Потаниной. Она не должна была следовать за ним сюда. Он шел размеренным шагом, точно рассчитав расстояние и время. Таким же шагом стал прохаживаться по переулку. Переулок был глухой, прохожие попадались редко. Вскоре только Игорь да несколько подозрительных субъектов остались сторожить подъезд. Терпение еще не иссякло, но Игорь все чаще поглядывал на часы. Ровно в час ночи прекрасная темно-синяя машина свернула с Загородного в Казачий. Игорь вгляделся в сидящих. Но там не оказалось того, кого он ждал. В автомобиле сидели Хвостов и Константин Никанорович. Рядом с шофером находился еще какой-то плотный господин в котелке. Машина лизнула фарами левую сторону тротуара, два подозрительных субъекта отделились от стены дома и побежали к дверце каретки. Машина убавила ход. Субъекты сняли шапки, что-то сказали. Константин Никанорович махнул им в ответ рукой, и автомобиль, загудев, свернул на Гороховую и скрылся. Казачий переулок снова погрузился в глухую мглу.

Игорь поднял глаза вверх — в мансардных окнах было темно.

«Однако же недаром приезжал Хвостов, — обнадеживающе подумал Игорь. — Все идет своим порядком. Терпение!»

Он опять зашагал к Загородному. Пальцы невольно нащупали в кармане боевой кольт. Он показался теплым, гладким, живым существом, которое не выдаст в нужную минуту.

Скорее бы все кончилось!

Кто-то неслышно придвинулся к Игорю, проговорил хриплым сдавленным голосом:

— Разрешите прикурить.

Игорь невольно достал коробок, чиркнул спичкой. Желтая мгновенная вспышка осветила усатую физиономию с красным носом и пышными усами. Это была типичная жандармская физиономия, осененная широкой фетровой шляпой.

Только сейчас Игорь понял, зачем нужно было этому типу попросить огня. Пусть! Черт с ними! Он не собирается скрывать свои намерения…

У фонаря на углу Загородного Игорь снова посмотрел на часы. Было без семнадцати минут два. Никакой театр не мог задержать компанию так поздно… Очевидно, мерзавец поехал еще куда-нибудь. Но Игорь решил ждать до утра. Этой ночью все должно кончиться.

Опять какой-то субъект вынырнул из тьмы.

— Разрешите узнать, господин офицер, который час?

— Убирайтесь к черту!

Старец не приехал к Снарскому. Предприятие Манусевича в той версии, в какой оно было доложено Хвостову и рассказано Игорю, провалилось. Но зато блестяще удалось в другом варианте — так, как оно и было задумано хитроумным Иваном Федоровичем. Он предоставил филерам Константина Никаноровича сторожить подъезд дома, где жил Снарский, сколько им заблагорассудится. Он поручил одному из них установить личность брата товарища министра, присоединившегося добровольно к терпеливым сторожам Казачьего переулка. С веселыми добавлениями, с прибауточками он сообщил Распутину, как предполагает избить его министр Хвостов и как преданно охраняет его осведомленный об этом гнусном намерении товарищ министра Смолич.

Наутро начальник охранки Комиссаров доложил министру Хвостову, что всю ночь квартира Снарского была погружена во мрак и никакой оргии не состоялось. Запрошенный по сему случаю журналист Михаил Снарский сообщил, что Распутин в тот вечер был крайне занят делами и выезжал в Царское Село.

Вскоре, однако, министру удалось установить истину. Он узнал, что в ту ночь Распутин, Снарский, Манусевич-Мануйлов и Лерма с хором цыган весело прокучивали выданный на «оргию» аванс в отдельном кабинете Палас-театра.

XIII

Проснулся Игорь в два часа дня с мучительным сознанием, что его жестоко одурачили. Манусевич разыграл его, как последнего дурака. Пристав, явившийся на вызов охранника в Казачий переулок, потребовал у его благородия документы и, конечно, доложит о случившемся Константину Никаноровичу.

В три часа Игорь, узнав номер телефона, звонил Любе Потаниной.

Сначала к трубке подошел швейцар, потом Игорь слышал, как швейцар крикнул: «Барышню Любу к телефону», слышал, как по ступенькам застучали каблучки, как девичий голос зазвенел: «Кто спрашивает?»

— Говорит Игорь Никанорович Смолич, тот офицер… Это вы, Любовь Прокофьевна?

Что-то зашуршало в мембране и после безмерно долгого молчания донесся едва слышно все тот же знакомый и вместе чужой голос:

— Нет… ее нет дома…

И аппарат выключили.

Игорь остался стоять перед телефоном. Он не повесил трубку на рычаг, а просто выпустил ее из рук. Трубка, повисла на зеленом шнуре и долго качалась вдоль стены из стороны в сторону.