Брусилов

— Ну что же, кажется, хорошо? — неожиданно улыбнувшись и мгновенно разрядив напряжение подчиненных, спросил Эверт, и басок его зажурчал благодушно, товарищески дружелюбно: — Все в порядке. А? — обратился он к Квецинскому и едва заметно; так, чтобы только он один понял, прищурил глаз; — На нас не могут быть в претензии. Мы, хоть и не кавалерия, а тоже не отстаем. — И, кивнув Некрасову, добавил: — Сдай телеграмму тотчас же и соедини меня со ставкой. Я хочу еще раз получить подтверждение от Алексеева нашего с вами плана. Надо же раз и навсегда заткнуть рты таким безголовым, как этот наш... визитер! — сказал он Квецинскому и вытянул бороду в сторону оперативной.

Вызванному к аппарату начальнику штаба верховного Алексей Ермолаевич озабоченно сообщил, что у него сейчас сидит командующий 4-й армией генерал Рагоза, которому поручено было атаковать противника у Молодечно.

— Но атаку эту, как я предполагал раньше, придется отменить. Генерал Рагоза сетует мне, что она не может быть успешна из-за погоды и малой подготовки.

Говоря это, Алексей Ермолаевич раздумчиво теребил бороду и хмурился, глядя сосредоточенно на носок своего сапога.

— Что думает по этому поводу Михаил Васильевич? — бубнил он таким неуверенным тоном, точно видел одно спасение в совете Алексеева.— Как ваше мнение? Не кажется ли вам, что мой план атаки на Барановичском направлении, как я вам уже докладывал, гораздо более разумен?..

Он вышел из аппаратной, высоко держа голову, подняв широкие плечи. В глазах его все еще видна была озабоченность, но вместе с тем проглядывала удовлетворенность.

— Мы получили с вами, — сказал Алексей Ермолаевич Квецинскому, — полное и решительное одобрение нашего плана от Михаила Васильевича, Он сказал, что идти на риск с негодными средствами — нелепо. Придется разогорчить бедного Рагозу... Он все еще пишет? Конечно, Брусилов опять жаловался на меня. Я сказал, что еще полчаса назад дал распоряжение Лешу форсировать атаку на Пинск, но что сомневаюсь в успехе, так как, судя по донесению Брусилова, у него у самого на участке восьмой армии дела идут неважно…

Они прошли в оперативную. Рагоза и его начальник штаба встретили Эверта стоя. Они закончили свою работу и с сияющими лицами доложили об этом. Эверт, улыбаясь, но не принимая рапорта, повел их за собой в кабинет. На этот раз он сел в кресло, благодушно попукивая из-под усов Преображенский марш.

— Итак, вы закончили свою работу? — спросил он Рагозу и тотчас же обернулся к его начальнику штаба:— Отнесите, голубчик, этот документ в мою личную канцелярию. Пусть занумеруют и впишут во входящий. - Он сделал какую-то неразборчивую пометку в верхнем углу докладной записки и протянул ее начштаба армии:— И сами проследите, чтобы все было выполнено в исправности... А мы тем временем кое о чем потолкуем, дорогой мой,— опять обратился Алексей Ермолаевич к Рагозе.

Когда дверь за начштаба армии захлопнулась, Эверт тяжело из-под нахмуренных бровей взглянул на своего командира.

— Я должен огорчить вас, дорогой мой… вашу записку я никому не передам и сохраню у себя в архиве.

Рагоза приподнялся со своего места.

— Но почему, смею спросить, ваше высокопревосходительство?

— Нет, нет! Никаких официальностей,— остановил его Эверт и обезоруживающе улыбнулся.— Мы беседуем с вами как товарищи, по чистой совести... Почему, спрашиваете вы? Да потому, что я принужден, отметьте себе, принужден считать, что удар на участке, выбранном у Молодечно, ни к чему хорошему не приведет. Я говорю так после беседы с Михаилом Васильевичем. Он меня убедил. Приходится думать об общих задачах, а не частных. И вы тут, голубчик, ни причем. Вы сделали что могли. И при личном с вами разговоре я не мог не согласиться, что задача подготовки выполнена блестяще. Но этого мало. Да, мало! Дело не в отдельных тактических успехах, в мелких ударах в тех или иных местах... Эта брусиловская выдумка яйца выеденного не стоит. Мы только распылили свои силы. Вот почему, сознаюсь вам, инициатива отказа от удара на выбранном у Молодечно участке исходит от меня лично. После разъяснений Михаила Васильевича мне стала ясна общая картина... Да, лично.

Алексей Ермолаевич говорил особенно размеренно, убаюкивающе. Он не прибегал к доказательствам, даже не пытался подробнее объяснить свою столь резкую перемену в отношении докладной записки Рагозы. Он внушал. И сам, видимо, наслаждался оборотами речи и своим басом, гудящим без нажимов, плавно. Последние слова: «Да, лично» — он произнес отнюдь не из желания дать понять, что такова его непреклонная воля и спор излишен, а как бы заранее уверенный, что генерал успокоится, когда услышит эти слова, и даже порадуется им.

Внезапно он склонился вперед, через стол, всем корпусом, изменив своей неподвижности. Он оттопырил губы, и усы его вместе с бородой ощетинились. Рагоза невольно тоже подался к нему, вперед: он угадал намерение главнокомандующего говорить доверительно.

— Я сам дал мысль ставке отменить атаку,— повторил Эверт, переменив редакцию своего первого, ошеломившего Рагозу заявления.