Бруски. Книга II

Николай хотел еще что-то сказать, но, заметив Стешу, идущую из парка, смолчал. Стеша спускалась с горы и точно нарочно прыгала то на одну, то на другую ногу, отчего вся вздрагивала и пружинилась. На пути она перескочила через пень молодо, будто ей было всего только двенадцать лет, и Николай позавидовал ей. Но, когда она спустилась ниже и стала позади коммунаров, – его поразило ее бледное лицо, и как-то неприятно у нее кривились оттопыренные губы.

– Охота поесть, – сквозь позевоту произнес Шлёнка. – Скоро, что ль, обедать?

Стеша обежала всех глазами и почувствовала в себе злую ненависть ко всем тем, кто сидел здесь, кто тогда, зимой, покинул ее отца на плотине. И сейчас, когда она стояла на пригорке, глядя на них сверху, ей страшно хотелось, чтобы они завыли, закружились от боли и чтобы потом опомнились и… да, да, виной всему, конечно, он, Кирилл Ждаркин… Она его терпеть не может… Что там терпеть? Она его ненавидит… гордого, с хвастливой улыбочкой… Ходит и улыбается… приехал из города с улыбкой, привез белотелую жену… Ах, если бы они бросились на него, на этого хвастливого Кирилла!

Вот чего хотела Стеша и, глядя на коммунаров, крикнула:

– Обедать? Будет! Отожрались. Теперь и у дверей покрутитесь! Ха! Расселись! Обеда ждут… А денежки есть? За деньги теперь обедать. Эх, вы, шкуры!

Первый вскочил Шлёнка и, кидаясь на Стешу, точно она была во всем виновата, затараторил:

– Как отожрались! Каки-таки деньги? Что это? Товарищи! Кака-така есть тут коммуна! Нет, уж раз затянули, так корми, обувай, одевай.

– На санках после обеда катай, – добавил Николай Пырякин.

– И на санках! – выпалил Шлёнка и спохватился, что сказал лишнее: но уступить уже не хотел. – Что говорили, когда звали? Баранину есть будем. Где она – баранина?

– Ты только это и запомнил, а то, что работать надо, мимо ушей.

– Ты, Николай, не скули… Ты гляди… Мы ведь… – пригрозил Шлёнка и побежал в столовую.

За ним никто не пошел. Все стояли перед Стешей, и все чувствовали, что последнее сообщение о столовой окончательно побеждает их, что Кирилл Ждаркин железным кольцом, как обручем бочку, сковывает коммунаров. Стеша по лицам присутствующих, по тому, как все постепенно, шаг за шагом сползли в низину, поняла: они бессильны перед Кириллом, они, эти люди, которые сейчас хотят есть, не помогут ей, – и ей стало еще горше.

Вскоре из парка вышел Шлёнка и, шевеля пальцами, рассказал, что в столовой новые порядки: столы покрыты белой бумагой, на столах лежат грамотки, на грамоткам написано: щи – 3 копейки, каша – 2 копейки, жареное мясо – 4 копейки, молоко – 2 копейки, чай – 1 копейка стакан.

– Что ж ты не поел? – спросил его Петр. – Аль не готово еще?

– Не готово? Готово. Да, слышь, чеку подавай. Каку-таку чеку? В конторе, слышь, ежели ты заработал, тебе чек дадут. Лукерья моя там орудует. Вытолкали меня, – Шлёнка грустно засмеялся и первый пустился к Вонючему затону. – Дядя Ваня, прими в компанию, – попросился он, входя в воду.

– Вот молодец! – злорадно похвалила его Стеша, удивляя хриплым голосом Николая Пырякина.

– Зря ты, Стешка, – тихо упрекнул он ее.

– На работу поощряю и – зря?

– Какая ты, – Николай первый раз рассердился на нее. – Нехорошо это. Ты то пойми… – начал он убеждать ее, но, увидев, как она нахмурилась, смолк.

Коммунары уже стояли по колени в воде. От Вонючего затона поднялся едкий смрад… Грузовик зафыркал и, сочась тысячами капель, потащил рыбью кашицу на поле.

Поздно ночью, когда Волга густо плескалась у берегов, Кирилл Ждаркин стоял на горе и слышал, как из Вонючего затона неслось чваканье, хлюпанье, видел, как там по берегам горели костры из полыни, освещая мокрых, полураздетых, торопливо копошащихся людей. И Кириллу хотелось крикнуть им, что крепость обложена и взята упорной блокадой, и еще сильнее ему хотелось увидеться и поговорить со Стешей. Несколько часов тому назад в вечернем сумраке он случайно столкнулся с ней в кустарнике на берегу затона. Она, в мокром по пояс платье, со стянутой на плечи косынкой, с разгоревшимся лицом, так тепло улыбнулась ему, что он невольно припомнил ее девичьи дни и ту пору, когда сам по целым часам просиживал у своего двора, прислушивался к тому, как изредка в хороводах выкрикивала Стеша. Тогда при встрече она ему так же улыбалась. И теперь у него разом пропала досада на ее резкий отпор там – в парке, в присутствии Шлёнки… Но, может быть, она улыбнулась и не ему? У Стеши это есть. Когда она чем-либо увлекается, то всем улыбается, всех ласково хлопает тонкой рукой по плечу. Может, она и не приметила его, ошиблась… Да, конечно, она ошиблась. Ведь потом он к ней подошел, заговорил, а она, точно не слыша его, перебежала, волоча за собой корзину, на другой берег и с кем-то громко рассмеялась. А может, и правда не слышала? Ведь он, Кирилл, так тихо заговорил, и голос у него дрожал… Он же вовсе не хотел, чтобы его еще кто-нибудь слышал, кроме Стеши.

Кирилл сошел вниз и, разыскивая среди коммунаров Стешу, сам принялся быстро черпать дохлую сельдь и как-то незаметно очутился впереди всех.