Брусничное солнце

Самуил откинулся на спинку кресла, проводил равнодушным взглядом подорвавшегося крепостного, метнувшегося к двери бегом. В худшие времена он бы собственноручно его выпорол. Но не сейчас, когда мысли забивают голову толстым слоем ваты. Что — то не так. Отчего Варвара так быстро сменила гнев на милость? Сдаваться не в ее характере.

С два дня назад она мягко попросила его не навещать покои днем, мол это отвлекает от рукоделия. Не веря невинно распахнутому взгляду, он ворвался в спальню в тот же день. Каково же было его удивление, когда она действительно оказалась занята вышивкой.

«Неужто не желаешь для нас мирного супружества и откажешь мне в такой малой милости?»

Ему не было стыдно. Взгляд в тот миг запнулся, вцепился в ужасное чудовище, глядящее на него с полотна. Болотник или упырь? Это было нечто омерзительное. От одного взгляда на существо приподнимались волоски на загривке. А вышивающая Варя будто не видела отвратительного вида, ловко орудовала иглой. Взгляд ее был задумчивым, почти нежным.

Что творилось в голове этой ведьмы? Чем она вообще жила и грезила?

Когда кипа документов на столе разбилась на ровные просмотренные стопки, за окном успели сгуститься сумерки, Варвара ушла из сада. Должно быть, привычно отужинав в комнате, уже легла спать.

Завтра венчание. После которого будет такая желанная им ночь. Пред лицом всего мира она станет его женою. Их союз скрепится на небесах и тогда тревога задремлет, уляжется. Позволит напряженным мышцам расслабиться. Тогда Варя никуда не сбежит. Нужно лишь успеть обратиться к ведьме. Как знать, может та сумеет запечатать силу Глинки одним взмахом руки и к алтарю господнему невеста пойдет уже чистой после исповеди?

Глаза уже начали слипаться, а ворот рубашки душить. Расстегнув пару пуговиц, Брусилов бесшумно поднялся с кресла и направился к комнате.

В северном крыле свечи в коридорах не разжигали — не было нужды, всю работу хозяева успевали переделать за светлое время суток. Сегодня он порядком распустился, позволяя себе разгребать письменную работу неспешно, почти лениво. Короткая поблажка, мысленно он был уже в завтрашней ночи.

Когда дверь в спальню с тихим скрипом отворилась его уверенной рукой, пальцы намертво вмерзли в позолоченную ручку. Хмурый задумчивый взгляд переменился, стал удивленным.

В комнате полукругом у широкой кровати горели свечи. Варвара не делала вид, что спала, как бывало прежде. Лежала на середине постели в одной приподнятой ночной рубашке. Бедра бесстыдно широко разведены, подушечки пальцев, испачканные ее влагой, медленно скользят между ног, девушка шумно дышит, выгибается.

А он чувствует, как начинает разгоняться кровь от этого вида, как трепещут ноздри, жадно втягивают воздух, пропитанный запахом ее возбуждения. Тонкая изящная рука, свободная от ласк, скользит по животу, поднимается вдоль тонких ребер и сжимается на груди, прищипывая розоватую, заметную сквозь тонкую ткань горошину соска.

Его выносит из собственной шкуры волной горячего желания. В штанах становится так тесно, что это невозможно вынести, он отстраненно пытается поправить вставший член, но это не приносит облегчения.

И Самуил зачарованно шагает вперед, не сводя с нее жадного взгляда. Лицо Варвары разгорелось румянцем, полуприкрытые ресницы скрывают пылающий страстью взгляд.

Край сознания отмечает глубокую рану на скользящей по телу ладони, но ее состоянием он озаботится позже. Гораздо позже.

Варя видит его, не пытается скрыть от него свое бесстыдное развлечение, пухлые губы приоткрываются и с них срывается тягучий плавный стон.

Просто умопомешательство… Рвется ткань рубашки на нерасстегнутых манжетах, с приглушенным стуком рассыпаются по полу пуговицы. А внутренний голос вопит, бьет градом словесных оплеух, которые Самуил хотел бы игнорировать.

Сколько других брали тебя, если ты так бесстыдно позволяешь на тебя вскарабкаться?

С тихим щелчком ремня спускаются штаны, он делает шаг к кровати, наклоняясь, чтобы подтянуть Варвару ниже за тонкие лодыжки. Не сопротивляется — в томном взгляде обещание наслаждения.

Ежели мог бы я воскресить того щенка — пристрелил бы снова. Его имя раньше ты выстанывала?

Он опускается сверху, подминая ее под себя, устраивается между горячих бедер ощущая, как болезненно пульсирует член. Трется о промежность короткими толчками, будто уже ее имеет. И на мгновение ему кажется, что в глазах Глинки проскальзывает испуг. Она дергается всем телом, а затем с тихим шипением закусывает губу, расслабляется.

Влажная, податливая. Для него.

И сейчас не важно, сколько безродных ублюдков было в ней до него. Плевать.

Жесткие пальцы крепко сжимают ее подбородок, уводят в сторону, а Самуил жадным поцелуем впивается в белоснежную шею над крупно пульсирующей голубоватой венкой. Останутся следы, он уверен. Пусть. Пусть каждый видит и знает, кому она принадлежит. Пусть Глинка каждый раз замечает его клеймо на собственной шее, заглядывая в зеркало.

Она судорожно сглатывает, ловит воздух широко распахнутым ртом, сводит сума этим коротким беззвучным движением.