Брусничное солнце

— Совсем озверевший у тебя жених, солнышко, с самого порога и пистолетом махать, а как увидел меня, глаза, что у сыча вылупились… — Бархатный смех запнулся, перешел в низкий грудной стон, напряглись, забугрились под кожей мышцы, когда пальцы Варвары, раздвигая ровные края раны, опустились под кожу. Глубоко, ужасно, заструились новые ручейки крови, Яков не сдержался, рвано дернулся в сторону. Сливаясь, алые дорожки потекли вниз по позвоночнику, замарали пояс штанов. — А ты же… Как… Черт меня дери, ты умнее меня оказалась, к самогону пригубилась, мне бы тоже не мешало…

Ногти царапнули по краю пули, но она ее не достала, закусила губу, чтобы сдержать подступающий к горлу отчаянные рев. И снова опустила в рану пальцы. Дыхание колдуна участилось, зубы вцепились в костяшку кулака, и он плотно зажмурился, выдыхая ругательства через плотно стиснутые на собственное руке зубы.

— Мужик, что гора, а руки тряслись, как у пропойцы… Я-то слышал, что он лучший дуэлянт. Повезло перекинуться, значит… Попортил я ему ночь. — Пальцы Вари уцепились за пулю, потянули, на коже Якова появились холодные бисерины пота, кулак здоровой руки ударил в скамью рядом, захрустели доски. — Я б и жизнь ему попортил, да так, чтоб о смерти молил. Не срослось.

— Спасибо. За все, Яков, где бы я сейчас была? Куда бежала? — Голос Вари дрогнул, опустив взгляд с извлеченной пули на колдуна, она рвано выдохнула и потянулась к подносу за нитью. Он был без сознания. Расслабилось тело, пышные ресницы бросали едва заметные стертые полумраком тени на щеки, картина была бы умиротворяющей, если бы не холодный пот, бледная кожа и мелко-мелко подрагивающая яремная вена на шее. Дело было плохо.

Шить получалось скверно, то и дело с раны выскальзывал очередной ручеек, марал нить, разукрашивал пальцы Вари и ребра Якова. Когда она закончила, краев раны не было видно под белесым слоем ниток, некому было подсказать, правильно ли она все делает.

Привести в чувства колдуна никак не выходило, переворачивая его на спину через здоровую руку, Глинка набила шишку о стену сруба и расцарапала коленки о раздробленный край лавки.

А когда время перевалило за полдень, у него появился жар. Колдун начал со стонами метаться по лавке. Что видел он в своем горячем бреду? Глазные яблоки дергались, но веки он так и не открывал. Приходилось бегать к тазу с холодной водой и смачивать тряпицу, а в часы, когда он затихал, Варвара подносила к сухим губам чашку, заставляя сделать несколько глотков. Ресницы колдуна трепетали, едва заметно приоткрывались веки, но бессмысленный взгляд ничего не видел, уже через пару глотков глаза закатывались, и он снова пропадал в беспамятстве.

И Варвара забыла обо всем. Смачивала тряпку, поила, пыталась покормить, и звала, звала до тех пор, пока не садился голос, а обреченная тоска не начинала взбираться по лопаткам. Края раны покраснели, кожа вокруг распухла, стала горячей. Наверное, она что-то сделала не так…

— Что, второй грех на душу взять решила? — Голос Авдотьи заставил вздрогнуть, растерянно оборачиваясь к двери.

Выглядела упыриха жалко: все та же драная одежда, сбитые в рыжие клочья волосы и грустно выглядывающий из колтуна шарик репейника. Взгляд злой, дикий и голодный, но бросаться она уже не пыталась. Видно, передумала за проведенное в узком погребе время. Сейчас Варвара была легкой добычей — уставшая, испуганная и огорченная, измученная тяжелым днем и ночью, она едва держалась на ногах, о каком же тут подчинении говорить?

— Я не хотела такого для тебя, разве я бы смогла? — Покачав головой, Варвара с усталым вздохом села на лавку у бедра Якова, опустила лицо в сложенные лодочками ладони, устало растерла припухшие веки. Приглушенный руками голос звучал глухо и уныло. — Если бы отмотать время назад, лучше б со мной несчастье случилось. Грий, ты, Яков…

Она запнулась и умолкла, колдун за спиной горел, был раскаленней стенки неказистого очага, на котором Варвара делала похлебку из болотной крысы. Подошедшая к лавке Авдотья цокнула черным языком и склонилась. Кончики бурых волос скользнули по носу и щекам Якова, а он даже не шелохнулся.