Брыки F*cking Дент

Вергилий потянулся к шерстяной шапке, хранившей его дреды, набитой до того плотно, что Верг смахивал, подумал Тед, на Великого Газу[156] в поздние годы «Флинтстоунов» или на контейнер «Джиффи-Поп»[157], который разнесло до предела. (Тед сделал себе мысленную пометку, что образы получились недурные, и понадеялся, что они ему когда-нибудь пригодятся.) Вергилий извлек косяк толщиной чуть ли не с гаванскую сигару – со кровище из личной заначки. О Бруклин, мой Бруклин[158]. Тед подумал об Уитмене и Кастанеде, о словах Карлоса, что местная культура сделалась ограниченной и приниженной, а физическое странствие в зрелость посредством отваги и стойкости подменено фальшивым странст вием посредством наркотиков и грибов – не осталось пространства для полета: из-за вторжения на Запад и в Калифорнию вместо полета возник улет. В мире сделалось тесно, не повернуться, и люди обзавелись новыми территориями – в уме. Ментально расширили мучительную франшизу – кливлендские «Индейцы», атлантские «Смельчаки». Удивительный это был путь – и для меня, и для этой страны. Последняя граница. У себя в уме Тед, вместе с Уолтом Уитменом, бородатым бардом, проехался бруклинским перевозом[159] на косяке размером чуть ли не с каноэ, напевая обо всем измельчавшем. У Берримена было 77 песен сновидений, на дворе – 1978 год: Тед добрался до конца стропы, брошенной Генри[160]. Шел теперь в открытые воды, голова набита глянцевыми словесами великих. Безумным смешеньем старого в мир входило нечто новое.

День для витаний задался. Витавший юнец принялся ходить по касательной сразу во все стороны. Что-то рождалось. Каждая третья мысль Теда была о Мариане. И ладно. Как припев в песне. Хорошим куревом Вергилий поделился. Может, даже слишком. Тед сознавал, что для улета день что надо, что он всюду успеет, что у себя в голове сможет горы двигать. Что-то просилось родиться. Тед прямо-таки ощущал ментальные схватки. Откати камень[161]. Стоя под горой, срежь ее ребром моей ладони, пел Джими. Дитя вуду[162]. Великий Газу, Карлос Кастанеда, Уолт Уитмен, Марти Сплошелюбов и Джими Хендрикс толкались у Теда в уме – рвались посмотреть, возникло ли от их сотрудничества что-нибудь новое. Супергруппа. Как «Крим» или «Дерек и Домино»[163]. «Почему от любви печаль?»[164] Клэптон – общий знаменатель супергруппы. Вольный стрелок пения, Сом Хантер сакса. Вот что такое писательство-то, подумал Тед: даешь Газу и Уолту потолкаться рядом с Джими, а Клэптону – попеть серенады Марти и Сому, а сам глядишь, не мелькнет ли искра, и в свете этих искр пробуешь увидеть новую мысль, новые края. Тед укурился в хлам.

– Я и Я Тед, – выговорил Тед наконец.

– Уважай себя. – Верг улыбнулся.

Вергилий с Тедом сидели на скамейке, скручивали, дули, ели куриный джерк, читали и уважали себя. Безупречный летний вечер.

25

29 июля 1978 года[165]

Тед проснулся раньше отца – от удара «Таймс» о дверь. Рука у пацана с почты была меткая, но неукротимая. Он напомнил ему Сэнди Коуфэкса, когда тот еще не совладал с собой, или Нолана Райена[166]. За «Пост» и «Дейли Ньюс» Тед решил сходить к Бенни в киоск. Дедов он завидел у киоска за квартал, они били баклуши и галдели как стая ворон. Из тонкого воздуха у киоска возник голос:

– Тедди! Тедди, малыш!

Тед пригляделся и увидел макушку головы Бенни.

– Доброе утро, господа, – сказал Тед.

– Доброе, Тед, – отозвались потасканным хором старики.

Танго Сэм вытанцевал вперед:

– Тед, смотришься обалденно, такой красавец, одолжи полтинник.

Бенни подвинул «Пост» и «Ньюс» поближе к Теду:

– Так и знал, что старика твоего сегодня не увидим.

Айвен добавил:

– После поражения «Носков» – то, не.

– А если б явился, то на коляске, – сказал Танго.

– Психосоматика, – добавил венец Штеккер. – Мысль превыше материи.

– Болезненные дни.

– Мне одному тут интересен Полански[167], что ли? – спросил Айвен, но, похоже, на зачин это сегодня не тянуло. – Или озоновая дыра? – Еще один не-зачин.

– Как-то раз, – сказал Бенни, – я ради эксперимента, когда «Носки» продули, вырвал страницу со старой таблицей, с тех времен, когда они еще выигрывали, и подменил новую. В то утро твой отец приехал на коляске.

Танго влез с профессиональным комментарием:

– Он уснул, когда «Носки» начали проигрывать и решил, что совсем продули.

Старики начинали и заканчивали байки друг за друга, будто у них был один ум на всех, – роевое сознание. Временами они казались хоровой капеллой, поющей каноном, или бригадой телеведущих, обсказывающих игру жизни. Ризуто и Уайт, помноженные на два.

Вновь включился Бенни:

– Мы соврали – сказали, что «Носки» победили. И я ему выдал липовый счет. Он не унюхал. И знаешь что?

– Что?

– Пошел домой, – сказал Айвен.

– Приплясывая, – добавил Танго.

Штиккера пустили завершить:

– Нахуй коляску, нахуй трость.

26