Брызги шампанского

Действительно, по освещенному пространству площади не спеша шел Гущин. В руках у него была тоненькая пластмассовая папочка, лицо, освещенное солнцем, казалось розовым, прижмуренные глаза ничего не видели далее двух шагов. На секунду замедлив шаг, Гущин вынул из бокового кармана рубашки темные очки, надел их и дальше пошел уже увереннее. Он быстро нашел свою машину, не доходя до нее метров двадцать, нажал кнопку сигнализации, и машина тут же откликнулась радостным повизгиванием, как истосковавшийся щенок, мигнула два раза фарами и замерла в ожидании, когда хозяин откроет дверь, усядется, заведет мотор и... И начнется для машины настоящая, полная смысла жизнь.

– Запомни эту машину, – сказал Курьянов. – Пригодится.

– Уже, – негромко отозвался Ваня. – Кстати, штанишки-то у него со стрелкой. Он что, тоже сидел?

– Он из прежних руководителей, из бывших. У них тоже были зэковские замашки – темные пиджаки, глаженые штаны, начищенные туфли, тусклые галстуки... Ваш брат именно от этой публики поднабрался хороших манер.

– Если манеры хорошие, – рассудительно проговорил Ваня, – так ли уж важно, где я их набрался.

– Важно, – ответил Курьянов. Но мысль свою пояснять не стал, решив, видимо, что для Вани она будет слишком сложна и отвлечет от главного – запоминания Гущина, его одежды, номера машины и прочих подробностей, которые всегда важны в таком рисковом и небезопасном деле, как...

– Он всегда в это время уходит со службы?

– Завтра задержится. Совещание у руководства.

– Намного задержится?

– На час-два.

– Уже темно будет, – не то спросил, не то утвердился в своей мысли Ваня.

– Да, вполне, – Курьянов немного странно разговаривал с Ваней – не смотрел на него, видел перед собой только лобовое стекло машины и даже, кажется, опасался повернуть голову к своему собеседнику. Срабатывало подсознательное стремление заранее отгородиться от этого человека и от всего, что с ним будет связано, начиная с завтрашнего вечера. Курьянов словно опасался заразиться от Вани, напитаться от него запахами низкими, подлыми, преступными, словно тот уже был перемазан в крови, уже его надо было сторониться, избегать встреч с ним и даже телефонных разговоров.

Ваня не был столь тонок и умен, чтобы в полной мере осознать состояние Курьянова, но общее его настроение уловил вполне. Так случалось, когда к нему приходили заказчики и, сунув деньги, даже не в руки, а вот как это сделал Курьянов – возьми, дескать, в «бардачке», там для тебя приготовлено. Он усмехнулся про себя, когда услышал о «бардачке», и понял, что Курьянов ни на секунду не задумается, если ему представится возможность как-то избавиться от Вани, отмазаться, говоря языком преступным, но в данном случае наиболее точным.

– Ну что, Толя, – усмешливо проговорил Ваня, тощеватый парнишка с наглаженными штанишками и начищенными туфельками. Все, что касалось Вани, хотелось называть уменьшительными, даже ласкательными словами – туфельки, носочки, пальчики с наколочками, скромными такими, невнятными, смазанными, но все-таки наколочками. – Ну что, Толя, – повторил он врастяжку, – опять мы с тобой покорешались?

– Вроде того, – согласился Курьянов и в то же время как бы поставил под сомнение слова Вани, как бы отодвинул его от себя подальше.

– Подбросишь к дому?

– Конечно, нет, Ваня, – усмехнулся Курьянов и быстро взглянул ему в глаза. – К остановке доставлю, а дальше доберешься сам.

– Остановка – это хорошо, – согласился Ваня.

– Когда думаешь приступать?

– Зачем вам об этом беспокоиться, Анатолий Анатольевич? – удивился Ваня. – Как-нибудь соберусь.

– Клиента запомнил?

– Поехали, Толя. Поехали, – устало проговорил Ваня, будто общение с Курьяновым лишило его всех сил, будто он до конца выложился.

Курьянов тронул машину, выбрался из металлического месива, свернул на тенистую улочку и уже через минуту был далеко от порта, от всех тех мест, которые так или иначе, но были связаны с предстоящим убийством. К троллейбусной остановке он подъехал медленно, остановился в отдалении, где бы никто не смог увидеть его, узнать, броситься приветствовать.

Выходя из машины, Ваня не сказал ни слова, будто не только силы у него кончились, но и слова оказались израсходованными. Он лишь поднял руку, как бы прощаясь, Курьянов кивнул, и оба расстались с чувством облегчения. Они уже тяготились друг другом, стремились избавиться от собеседника, который знал о другом главное. Легкой походкой зэка Ваня направился к остановке, и Курьянов просто не мог, просто не мог не обратить внимание на его зауженные книзу, наглаженные брючки. Черные Ванины туфельки посверкивали на солнце, и золотая печатка на его пальце тоже посверкивала. Он не сделал ни одного лишнего движения – не махнул рукой, даже не оглянулся. Шагнул в листву деревьев у троллейбусной остановки и скрылся с глаз.