Бубновый валет

«Напрасны мои переживания, — пришел он к оптимистическому выводу, бегло проанализировав случившееся. — Абрам собирался меня напугать, но он блефовал. Я ему нужен не меньше, чем он мне. Ну, пусть один раз я лопухнулся, у кого не случаются проколы, зато он меня изучил, а я изучил дело. Другого придется долго приучать, вводить в курс, и неизвестно, справится он или нет. А я справился! Справлялся и буду справляться!»

Кто-то наклонился к опущенному по случаю жары стеклу.

— Извозом не занимаюсь, — отрезал Николай Анисимович.

— А по-моему, вы нас все-таки подвезете, гражданин Шестаков. По дороге мы вас будем развлекать анекдотами о том, какие таблетки принимал ваш недавно почивший друг Николай, именем которого вы воспользовались… Стоп, стоп! Самая большая глупость, которую вы сейчас можете сделать, — это дать по газам и сбежать от нас. Ну, от нас сбежите, а от милиции? Вот видите, и успокоились.

Трое заурядных с виду мужчин ввалились в салон «ниссана», забивая табачным дымом аромат соснового освежителя.

— А руки у вас дрожат, господин Шестаков. Как бы не угодить в автокатастрофу. Может, пустите за руль кого-нибудь из нас? Исключительно в целях безопасности.

— Не пойму, о чем вы говорите, — овладел он собой, — но я в состоянии вести машину. Скажите только, куда едем.

— Мы вам покажем дорогу… В агентство «Глория».

6

Кирилл Шестаков считался одаренным мальчиком. Чуть ли не с двух лет мама, заботившаяся о развитии у сына любви к искусству, водила его по музеям, и в тишине, при ровном рассеянном свете, Кирюша восторженными расширенными глазами вбирал полотна великих мастеров, вырабатывая чувство эпохи и стиля. В школе его рисунки, подражающие иллюстрациям известных детских книжек, заставляли одноклассников ныть: «Кир, а нарисуй мне кота! А нарисуй медведя!» В четвертом классе учительница во всеуслышание заявила, что умение провести прямую линию без линейки — признак таланта художника, и посоветовала родителям отдать его в художественную студию.

В студии его постигло первое разочарование. Кирилл прилежно выполнял все, что задавал руководитель, корпел, выписывая тщательной акварелью гипсовые фрукты и разноцветные драпировки, и не мог понять, что же он делает не так? А тем не менее картина не складывалась, и он сам это видел. Он, такой старательный, прилежный, образованный! Тем обидней ему делалось, когда он сравнивал себя с этим… как его… нет, это имя он не забудет… с Ромкой Конопатовым! Увалень с уголовной походочкой, в школе по всем предметам одни «трояки», в студии, не слушая руководителя, все делал по-своему, лепя один к другому размашистые неаккуратные мазки… А складывалось из этих мазков — чудо. Вот сирень за весенним, только что промытым дождем стеклом: махровая, живая, колышущаяся. А Кирилл, что ни изображал, хоть цветы, хоть грузовик, хоть родное мамино лицо, — все у него получалось гипсовым.

«Что же есть в Конопатове, чего нет во мне?» — спрашивал себя Кирилл и, не находя ответа, подружился с Ромкой, надеясь узнать его секрет. Так оно, в конце концов, после шляния по улицам, походов на футбольные матчи, обсуждения приключенческих романов, и произошло. Но секрет оказался бесполезен Кириллу и только сильнее вогнал его в недоумение.

— Я тебе чего скажу, Кирюха, — смущенно признался Конопатов полушепотом, — я вот как увижу что-то красивое или, наоборот, страхолюдное, у меня прямо в животе чего-то стискивается, так и хочется нарисовать. Или прямо перед глазами встанет, как во сне, такое, чего не бывает, так его тоже охота пришпилить к бумаге… Да что я тебе корявыми словами объясняю, ты, наверно, лучше меня это чувствуешь!

Кирилл не чувствовал.

Он превосходно разбирался в направлениях живописи. Он чувствовал прорыв и загадку великих произведений искусства. Он выработал безупречный вкус и ценил красоту, где бы ее ни встречал. Но оказалось, что этого мало. Требовалось что-то неуловимое, свое, что не отпускает и будоражит, что побуждает творить… Кирилл полагал, что он на это способен. Неужели он ошибся и никакого таланта у него нет? В подростковом возрасте так трудно в это поверить. А иные отчаянные личности не в силах поверить до конца жизни: такие пополняют отряд непризнанных гениев, невыносимых для окружающих и самих себя.