Буча. Синдром Корсакова

Тогда в марте — апреле две тысячи первого случилась его первая командировка. Да, он думал про фотографию. Еще он думал про человечество и телевидение. Он жил на краю Ботанического сада; с балкона была хорошо видна Останкинская телебашня. Рыжее солнце на закате красило полбашни в оранжевое. Вязенкин думал — что нет на свете ничего лучше великого чуда телевидения, такого же всепроникающего, поражающего своей искренностью и чистотой, как солнце. Человечество же посылало его на войну. Конечно, все было гораздо проще: в командировочном отделе подготовили документы, главный редактор, милая — очень милая дама, их подписала. В кассе выдали деньги. Матерый корреспондентище с небритым имиджем на щеках что-то посоветовал. Вязенкин не мог вспомнить, что ему советовали. И все-таки человечество! Именно, именно!.. Вязенкин ликовал: грядут события, в которых он станет участвовать и наверняка совершит что-нибудь смелое, героическое, грохочущее на весь мир, на все человечество. Он станет знаменитым. Или погибнет… Нет, погибнуть нельзя, — он же красивый, молодой, перспективный! Его любят, ему говорят: «Привет, привет! Все супер»! Ему часто улыбается главный редактор, милая — очень милая дама.

Потом он увидел смерть, смерть чужих незнакомых ему людей, и смерть не испугала его. Но удивила своей простотой и одновременно какой-то завораживающей силой. Смерть привлекала новизной ощущений, — и не жалость к убитым испытывал он, а лишь свою причастность к происходящему. Он крепок, он силен, его не мутит от вида мертвых людей, значит, он может — способен выдержать самое страшное, ужасное и непереносимое. Он — мужчина. И он гордился собой… Но однажды его поразили глаза солдата: зеленые — но черные и пустые, живые — но недвижимые, отрешенные от тех принципов и ценностей, к которым привык он сам и все люди, окружавшие его в жизни. В той жизни, где есть уютный дом, в розовых кружевах женщина, реклама пива, карьера и стабильная жизнеутверждающая зарплата. Солдат говорил, но глаза его были безмолвны, словно истекли они до времени не слезами, но тоской горькой и никому не понятной. Солдат оставил о себе память. Его звали Буча. Это был смелый солдат, и у него была история. Одна из тысячи, из миллиона неправдоподобных историй, затягивающая слушателя своей простотой, поражающая трагизмом и стремительной развязкой.

В первых числах января, найдя наконец слушателя в лице неразборчивого в связях корреспондентишки Вязенкина, прочитав всему взводу раз двадцать письмо от соседки Шурочки, уехал Буча. И никто ничего о нем больше не слышал. Весной же уволились с контракта старые саперы. И многое, что было, стало забываться. Страна обжилась в новом тысячелетии, и дела недавние стали вековыми, а отдаленное будущее по-настоящему тревожило лишь умы аналитиков, политтехнологов и упитанных офицеров финансовой службы.

И многое, что хотелось сделать в то время хорошо, во благо, случалось криво.

Ушел Макогонов.

Вязенкин вернулся в вагон, достал ноутбук. Вспыхнул экран. Вязенкин воткнул локти в стол. Скрипнули пружины за спиной.

— Пифать?

— Писать… Пест, а сколько лет было Буче?

— Младшим Мартынам, наверное, ровесник. Я тебе давно говорил, пиши-и, потом гонорар пополам, американцы за такое большие деньги платят.

Вязенкин ответил раздраженно:

— Пест, тебе что среда, что полвосьмого. Подмел бы в вагоне, срач — дышать нечем.

Пестиков никак не отреагировал.

Вязенкин подвел курсор на середину белой страницы.

Моргает курсор.

Подумав, Вязенкин застучал по клавиатуре. Написал слово. Еще поразмыслил и выделил жирным.

— Пест, знаешь, как назову? — Вязенкин торжественно произнес: — «Буча», — и поставил точку. И вдруг засомневался: — Пест, а ты не помнишь, ты ведь институт культуры закончил, точка в конце названия ставится?

Пестиков захлюпал, но ответить не успел, в вагончик вломились Мартыны.

Мартыны появились в две тысячи втором; они болели за питерский футбол и не носили трусов. Над их вагончиком развевался флаг «Зенита». Мартыны считали себя творческими отщепенцами — поэтому снимали клипы под шнуровский «Ленинград». Их телевизионная компания состоялась после скандального развала еще той «Независимой», которая по воскресениям подводила итоги, а по понедельникам подсчитывала неслыханные рейтинги и наживала новых и новых врагов. Когда на стороне врага оказалась власть, компания развалилась. После митингов и похмелья, непримиримые ушли на «Чистую Кнопку». «Телеканал ЧК» или «ТЧК». «Независимая» же незаметно сменила имидж, ведущих и главного редактора; приняла в штат Вязенкина, других необтесанных и необстрелянных корреспондентов. И все стало почти как раньше — кроме итогов за неделю. Компания стала «Настоящим» телевидением, но между собой называлась по-старинке «Независимой».