Будь готов к неожиданному

Постепенно погода разгуливается. Светлеет небо. И лес впереди светлеет. Мы ускоряем шаг, пробираемся сквозь мелколесье — и вновь упираемся в болото.

Неужели опять идти назад?

Филенко палкой прощупывает болото. С сомнением смотрим друг на друга.

— Пройдем? — спрашиваю глазами.

— Чего же не пройти? — отвечает Филенко движением бровей.

Бредем дальше, через болото. Хлюпает и пузырится под ногами жидкая грязь. Сапоги то и дело запутываются в длинной, прочной, как мочало, прошлогодней осоке.

Что же, болото как болото. За голенища не заливает — и на том спасибо.

Наконец выбираемся на твердое. И тут, что за дьявол? Цветков, оступившись, падает. Ждем. Он лежит. Поднимаю его под руки, он вскрикивает и падает опять. Так и есть, подвернул ногу.

До чего все-таки нам не везет! Завтра днем могли бы быть дома...

Оставить Цветкова в лесу с одним из нас нельзя. Трудно все-таки не спать всю ночь. Если честно говорить, и полночи мало. Все-таки голова тяжелая, глаза слипаются. Нет, это рискованно, лучше идти вместе. Пусть медленней, но вперед.

Филенко мастерит костыль. Развязываем Цветкову руки. Поддерживая его с боков, грязные и голодные, мы идем через лес.

Час.

Еще час.

Цветков еле шевелит ногами. Он почти висит на нас. А я и сам вот-вот упаду.

Наконец выходим на проезжую дорогу. Вот уже и колея заметна. Наверно, скоро село.

Внезапно Цветков, вырвавшись, ложится на землю. Спрашиваю:

— В чем дело?

Цветков ложится на бок, потягивается:

— Привал. Спать хочу.

Голова работает плохо. Говорю, что первое приходит на ум:

— А мы, думаешь, не хотим?

— Так спите, кто вам не велит?

И тут происходит неожиданное. Долготерпеливый Филенко рвет с груди автомат.

— Стой! — кричу я и бросаюсь к нему. — Что ты делаешь?!

— Нехай не знущается!

— Опусти автомат! С ума сошел!

— Так вин же, сволочуга, кровь нашу пье. Убью!

На всякий случай держу его за руки.

— Мы с тобой не судьи. Наше дело — доставить его куда нужно.

— Товарищ лейтенант! Вы ж бачите, якой он ворог. Такие гады тильки землю поганят.

— Трибунал с него спросит. Ни ты, ни я не имеем права освободить его от суда...

Сгоряча мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто... Еще сто.

Нет, так нас надолго не хватит. Опять тащим его волоком. На этот раз терпит, только зубами от злости скрипит.

Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Уже темнеет. Делим с Филенко последние сухари. А Цветков торопливо жует свои пирожки, доставая их из рюкзака по одному.

Утром Цветков кое-как поднимается. Теперь он идет сам, опираясь на костыль, мы только поддерживаем.

К полудню наконец выходим к пашне. Вдали цепочка телеграфных столбов. Значит, скоро конец нашим мытарствам...

Голова как гиря. Страшно сделать привал; я, наверное, тут же упаду и усну.

Но привал все-таки приходится делать, и я не падаю, не засыпаю. Отдыхаем минут двадцать. Просто отдыхаем, есть нечего. Ест один Цветков.

Мы идем так медленно, что лишь к вечеру выходим на окраину большого села, разбросавшего свои мазанки по правому берегу Северного Донца. До того места, где мы с Филенко переходили реку, каких-нибудь восемь — десять километров. Значит, и до штаба дивизии рукой подать.

Мы стучимся в окно первой попавшейся хаты. Хозяйка — одинокая бабка — пускает не сразу. Долго убеждаю ее сквозь форточку, что мы идем не куда-нибудь, а на фронт, в свою часть, да случилась беда: товарищ повредил ногу.

И вот, осунувшиеся, небритые, с болотной грязью на сапогах и шинелях, мы вваливаемся в хату. Привести себя в порядок уже нет сил. Бросаем в угол на кухне свои шинели, стягиваем сапоги, вяло ополаскиваемся под рукомойником. Даже есть не хочется.

Но когда бабка ставит на стол горшок с холодной кабачковой кашей, проглатываем эту кашу почти мгновенно, не чувствуя вкуса.

Цветков стелет свою шинель у стены, ложится. Спокойно потягивается. Ему некуда торопиться, у него вся ночь впереди. А нам с Филенко снова делить эту ночь на двоих.

Солдат аккуратно снимает с кровати постельное белье, складывает на сундук. С наслаждением тычет кулаком в матрац.

Я сижу на табуретке, комната плывет перед глазами. Говорю Филенко:

— Ложись.

Он оборачивается, смотрит на меня. Твердо возражает:

— Перший вы, товарищ лейтенант.

— Ничего, ложись...

Неужели это сонное бормотание — мой голос? Что говорит Филенко?

Я сажусь на кровать. Расстегиваю кобуру и сую свой пистолет за пазуху. Потом машинально еще достаю из полевой сумки «вальтер» Цветкова, прячу под подушку. Зачем я это делаю? Все равно первым дежурить буду я. Вот только посижу пять минут... Вот только прилягу на пять минут... Все равно первым дежурить буду я...

Филенко сидит в дверях верхом на табуретке. В руках автомат. А голова его клонится, клонится книзу...

Он же может заснуть. Нет, так нельзя. Первым дежурить буду я. Вот сейчас встану, возьму у него автомат...

...Я встаю. Я иду по полу, словно по воздуху. Я беру у него автомат. Я говорю что-то, и слов не слышно. Он говорит что-то, и слов не слышно. Потому что все это уже во сне.

...Крик. Внезапный, пронзительный крик.

В комнате полутемно, лампадка еще чадит. И ни Филенко, ни Цветкова.