Будь моей ошибкой

Тряхнула головой в ответ, не желая отвечать. Кузьмин — всего лишь отец моего воспитанника, мужчина, который случайно повстречался мне снова. Жаловаться на Олега, вынося сор из избы, глупо по меньшей мере. Потому что это нечестно, да и весовые категории не равны. Если уж я терплю, то кому вообще до этого есть дело. У Артема своих забот куча, тем более, он мне ни друг, ни родственник.

— Никто, — прошептала я, — поверьте, Артем, иногда женщины могут быть очень неуклюжи.

— А еще они умеют вешать лапшу на уши, — фыркнул он, — вот Вы сейчас этим и занимаетесь.

— А Вы просто шли за молоком, да? — улыбка скользнула тенью по моим губам. Я опустила взор на пакет, что шуршал на ветру, и медленно выдохнула.

— Ну, пока Тимоха спит… — пожал Кузьмин плечами. — Я теперь и за отца, и за мать, хотя даже кашу толком сварить не могу. Пригорает зараза, чуть пожар не устроил накануне.

Хихикнув, я покачала головой, задумываясь, что есть что-то в этом мужчине, таком большом, смешном и добром.

— И какой урок Вы извлекли из этого?

Артем поскреб затылок, после чего как-то слишком серьезно взглянул на меня, но тут же отвел взгляд в сторону и пробубнил:

— Кажется, Тимохе нужна новая мама.

Я хохотнула, не пряча улыбку. Мне показалось это все таким забавным, а главное звучало так искренне, невинно даже. Внутри, будто кто-то разлил солнечный свет, заполняя тело эфиром.

И именно в этот момент за спиной послышался голос, который не просто вернул меня на землю, а шарахнул об асфальт, размазывая по поверхности внутренние органы. Все сжалось в болезненном спазме, тошнота подкатила к горлу, и как я только не упала — сама не знаю. Замерла, боясь вздохнуть, но бежать мне было некуда.

Глава 4. Артём

Тимка мирно сопел на продавленном диване, когда я, стараясь его не разбудить, натягивал носок на свою ногу. Да, наверное, ремонт бы этой холостяцкой квартире не помешал, хотя б косметический. Все-таки пацан растет, вскоре захочет привести друзей в гости, а у нас… В общем, никакого уюта. Да и диван бы выбросить, пока клопы еще не завелись. Тем более, он со дня на день споет лебединую песню, кажется.

Молоковоз приезжал примерно в одно и то же время, поэтому, пользуясь моментом, что у Тимофея крепкий сон, я вышел в густую ночь. До рассвета, как минимум оставался час.

Улицы были пусты, даже дворники еще не выползли разгребать горы листвы. Зачем поплелся через двор Тимохиной воспитательницы, сам толком не знал. Ноги просто несли, точнее нога. К костылям я почти привык, все-таки с ними был более манёвреннее, чем на коляске. И когда, утопая в своих мыслях, меня неожиданно вырвал из этого мира иллюзий женский голос, я едва не приземлился в лужу. Это было внезапно, как гром среди ясного неба.

Оля, словно пушинка на ветру, стояла в пальтишке, которое вскоре сожрет окончательно моль, похоже, да еще и в забавных тапках. Вот чего ей не спится, какого шатается по ночам?! Может она из этих, как их там… лунатики?! Я сначала растерялся так, а потом двинулся ей навстречу. Жаль ее было отчего-то, такая хрупкая, маленькая. Одна в этой безмолвной темноте.

— Ольга Петровна, — не веря собственным глазам, пробурчал я.

— Артем, — улыбнулась она.

Вот уж дурочка. Ну чему радоваться-то?! Спать надо в такой час в теплой постели, а не разгуливать черте где. И куда только ее семья смотрит?!

И одновременно меня обуревали совершенно иные чувства. Внутри я радовался, как ребенок, что мой день начался именно с этой женщины. Она озаряла своим светом осеннее утро. Хотелось сгрести ее в охапку и забрать с собой. Только нахрена я ей нужен?! Калека, нищий, мне и предложить ей нечего.

Ветер продувал ее пальтишко насквозь, и мои руки сами потянулись к вороту, чтобы застегнуть пуговицы. Кое-как стоя на одной ноге, опираясь левой рукой на костыль, я потянулся к ней, а потом она коснулась моей кожи. И черт бы слопал этого урода, который оставил жуткие синяки на ее запястьях. Я не слепой и не безумец, чтобы не увидеть очевидного. Кто-то применял к ней силу, удерживал, может. Неужели муженек любитель подобного?! Кровь забурлила в венах, я едва не заскрежетал зубами, превращая их в крошку.

— Кто это сделал?

Она молчала, лишь во взгляде промелькнул страх. Какой-то первобытный, дикий. Не знаю, как я только не начал материться на весь двор.

— Оля, — понизив тон, едва ли не цедя каждое слово, повторил я свой вопрос: — Кто это сделал с тобой?

К дьяволу все эти «Вы», субординацию и прочее. Передо мной стояла женщина, в глазах которой читалось одиночество, словно она — та, что была сутки назад и сейчас — два разных человека.

Ольга что-то мямлила, пытаясь сменить тему, а во мне разгоралось пламя. Я раздувал ноздри, как дракон, желающий открыть пасть и спалить к чертям все вокруг. Не зря мне так не хотелось ее отпускать вечером, как чувствовал беду.

А потом она вздрогнула, словно столкнулась нос к носу с призраком или своим самым большим страхом. Ее взгляд стал стеклянным, лицо исказилось невыносимой болью, и будь я наглее взвалил бы ее на собственные плечи и рванул бы в свою каморку.