Будь моей сестрой

Когда стемнело и расставили караулы, Вадим долго не мог уснуть. Он вертелся в спальном мешке, исходил холодным потом. Снова вернулись подзабытые детские кошмары. Только теперь на деревьях висели не скворечники, а выпотрошенные трупы и самодельные ящики, сквозь доски которых сочилась кровь. Внутри них тоже кто-то шевелился, кричал и стучал, пытаясь выбраться. Когда трупы на деревьях задергались, а ящики сорвались вниз, Вадим проснулся и зажал рот ладонью, чтобы не закричать.

Привал закончился, и десантники двинулись дальше. Им нужно было перейти через ущелье, чтобы соединиться с другой ротой. А потом занять высотки, которые сейчас обрабатывала артиллерия. Офицеры коротко раздавали приказы, впереди шли старики, молодые тянулись в хвосте. В затылок Вадиму тяжело дышал Глебко, сержант из учебки в Узбекистане, сосланный сюда за пьяную самоволку. В Афгане он был в первый раз. Старики его ни во что не ставили, всегда держали с салагами, хотя он был сержантом. В глазах офицеров даже дерганый и вечно растрепанный Чекист был лучшим кандидатом в командующие.

Узкая тропинка шла серпантином. Вниз почти отвесно уходил обрыв, где монотонно шумела горная река, перекатываясь на валунах. Вадим видел перед собой спину идущего впереди, но каждые несколько секунд бросал взгляд на противоположную сторону ущелья. Аккуратно ступал, не дай бог сорваться вниз. Помнил, что падать нужно молча. Сам разобьешься, но отряд не выдашь.

Вадим даже не понял, когда именно начали стрелять. Свистнула и разорвалась впереди первая граната, рассыпались над ущельем вспышки трассеров. Десантники бросились кто куда. Залегли, насколько смогли, спрятались за камнями, ответили злыми автоматными очередями. Воздух наполнился криками и пороховыми газами. Вадим не успел выстрелить. Возле него грохнула вторая граната. Его подбросило в воздух, в голове что-то хлопнуло и зазвенело. Он выставил руки перед собой, но нащупал лишь пустоту. Заскользил вниз по снегу и камням. Падая, Вадим не кричал…

Дорогая моя.

Пишу тебе, не уверенный, прочтешь ли ты это письмо. Я знаю, что ты меня любишь. Так же, как и я тебя. Иначе бы ты меня не спасла.

Я в госпитале в Ташкенте. Мне очень плохо. Раскалывается голова, и я почти не сплю. Не знаю точно, сколько я уже здесь. Письма мои будут короткими, потому что мысли путаются.

Люблю, скучаю.

Вадим

Вадим очнулся от воспоминаний и открыл глаза. Добрая медсестра давно ушла, а в окно заглядывало хмурое утро. Ташкент. Ну конечно. Где же ему еще быть?

Белые накрахмаленные простыни. Палата, в которой постоянно меняются люди. Вадиму тяжело запомнить всех. Вокруг звучат возбужденные голоса. Все они говорят только о войне.

Вадим здесь очень давно. Врачи приходят, смотрят на него, что-то записывают. Никогда не отвечают, когда он сможет вернуться к своим, в роту. Снова выйти на боевые, ощутить приятную тяжесть оружия и снаряжения. Спуститься туда, в ущелье.

Иногда он злится, кричит и пытается сбежать. Тогда его привязывают к кровати. Приходит женщина с прохладными руками, гладит вспотевший лоб, шепчет слова утешения. Каждый раз Вадим извиняется и плачет.

Кроме Вадима так же долго здесь только Женёк, безногий танкист с обгоревшим лицом, восемьдесят пятого года призыва.

Вот он появился в дверях палаты. Ловко подтянул на руках короткое тело. На нем рубаха с медалями, которые тихо звенят. Ее полы грязные и пыльные. Женёк иногда шутит, что мог бы подрабатывать здесь половой тряпкой.

– Здорово, земляк! – радостно бросил он Вадиму. – Сегодня тихо?

Вадим не ответил. Женек сказал сам себе:

– Ну да, а чё шуметь-то…

Кряхтя, он вскарабкался на подоконник, напевая под нос заученный наизусть стишок:

Были бы у Женечки ножки,
Побежал бы Женёк по дорожке,
Добежал бы до самого дома,
Где все мило так сердцу, знакомо.

– Так побежал бы, – нехотя сказал Вадим.

– А кому я дома нужен? Жена ушла, у дочки своя жизнь.

– Так ты женат?

– А то как же! Еще до армии успел. А потом, как вернулся, на первое сентября к ним пришел. Ну как пришел, прикатил на коляске. В форме и с медалями, все дела. Хотел сюрприз, значица, сделать. Так они от меня шарахались все! Ну нахер, лучше здесь. И мне, и им спокойнее.

Женёк был только на год старше Вадима. Какая еще дочка и первое сентября? Совсем поехал, обрубок контуженый.

Раньше все калеки лежали этажом ниже. Часто покупали спирт у кого-то из санитаров, напивались и дрались друг с другом. Катались по полу переплетением безногих и безруких тел. Потом их перевели в другой корпус. Почему-то остался только Женёк.