Будь ножом моим

Хочу просто сидеть здесь, рассказывая о самых заурядных вещах. Описывать листочек, только что оторвавшийся от ветки. Груду стульев на балконе. Или мотыльков, летящих на свет. Рассказывать историю одной ночи, пока на смену тьме не придет свет, пока цветовая гамма мира не переменится. Так бы и сидела здесь дни и ночи напролет, описывая каждый стебелек и каждый цветок, камешки на заборе, шишки. А потом, когда буду готова, осторожно начну описывать себя. Например, свое тело. Начну с чего-то осязаемого. Но приступлю издалека, с пальцев ног, медленно приближаясь. Напишу о каждом органе своего тела, помня, как ощущала его раньше и теперь. Скажем, воспоминания щиколотки, щеки или шеи, почему бы нет, воспоминания о прикосновениях, поцелуях и шрамах. Воплотиться на бумаге. Это займет много времени, но время есть. Жизнь долгая, а я хочу поведать себе историю о себе – о том, чего мне, очевидно, никто больше не расскажет. Поведать себе свою историю. Ничем не приукрасив, но и ничего не отняв у себя. Писать, не желая ничего получить. Ни от кого. Лишь записать свой собственный голос.

Я слышу, как в доме Амос начал наводить порядок. Пойду помогу ему. Сегодня предстоит большая стирка, и ковер в комнате Йохая тоже нужно помыть. И это тоже. Все.

1.12

Яир, здравствуй.

Вечер, и я дома. На улице тусклые облака, пасмурно. В воздухе висит сдержанный, но настойчивый холод. Неприятно. Рапортую тебе, словно ты находишься в другой стране. Ты в другой стране. Полтора месяца минуло с тех пор, как я отправила тебе последнее письмо. Сейчас то письмо мне самой кажется давнишним сном. Не знаю, захочешь ли ты читать мои слова. В любом случае я написала тебе еще много писем – для самой себя.

По сути, без всякого умысла эта тетрадь превратилась в мой дневник. Я обратила внимание, что порой он помогает мне заглушить боль, а временами, наоборот, делает ее лишь пронзительней. В любом случае само мое желание (и даже потребность) его вести стало огромным, внезапным подарком себе самой.

А ты? Все еще беседуешь со мной? Помнишь ли меня? Принесет ли тебе облегчение первый дождь, когда наконец прольется?

Мне бы хотелось надеяться, что и я тогда почувствую нечто более однозначное, но боюсь, что это не так. Мне бы хотелось найти силы написать, что все кончено, что первый дождь смоет последние следы, но пока это совершенно противоречит моим чувствам и тому, в чем даже теперь ни толики не сомневаюсь, вне зависимости от того, ответишь ты или нет.

Зачем я тебе пишу? Не уверена, что знаю ответ. Может, оттого, что облака сегодня гуще обычного. Может, потому, что в первый раз с тех самых пор, как ты исчез, я вновь ощущаю в себе силы обратиться к тебе, поговорить с тобой. Или же это чувство, что еще чуть-чуть, и я смогу распрощаться с тобой – или, по крайней мере, с болезненным ожиданием твоего внезапного появления, – не отвергая при этом ощущений и эмоций, которые пробудил во мне.

Ни одного из них.

Знаешь, в последнее время я задумалась. Как же мало мы говорили о том, что происходит за пределами нашего закрытого круга. Помню, что не один раз, прежде чем начать письмо, я собиралась написать тебе о событиях, произошедших со мной во «внешнем» мире, пригласить «реальность» в наше с тобой закрытое пространство. Немного расширить его. Но, кажется, мне это так ни разу и не удалось. То, что мне нужно было поведать тебе о нас с тобой, всегда оказывалось важнее. Как думаешь, сколько времени можно вести такую связь, не подпитывая ее повседневностью и реальностью? А сколько времени понадобится, чтобы теснота сменилась удушьем? Думаешь, кто-то способен прожить так всю жизнь?

(Сейчас, в этот самый миг, я вновь ощутила, что именно в такой тесноте сумела бы задышать по-настоящему.)

Вот, послушай, бытовые подробности, доселе тебе неизвестные: каждую ночь, прежде чем пойти спать, Йохай приходит ко мне, прижимается к моей груди, а я тихонько пою ему польские песни, не понимая ни единого слова. Эти песни раньше пел мне отец. Йохая это успокаивает. Иногда у него случаются такие сильные припадки, что все тело дрожит, – особенно когда он устает, – и разговоры уже не помогают. Даже таблетки не всегда помогают. А вот польские песни – да. Язык, чужой нам обоим.

Завтра, как тебе известно, запланировано наше с ним еженедельное развлечение. По традиции отправимся на свалку у Абу-Гош. Я буду пить чай с Наджи и смотреть, как Йохай безумствует, нападая на старые ржавые машины с молотком. Нелегко видеть в своем ребенке такие мощные разрушительные силы, столь сильную тягу к насилию. Но это как будто очищает его от скверны на целую неделю.