Будь со мной честен

– А ты когда-нибудь бывал там, наверху? Играл в снегу? – спросила я.

– На горе? Нет. А снег видел в школе. Перед зимними каникулами его привозят оттуда на грузовиках и рассыпают по детской площадке для Зимнего фестиваля. Так гораздо удобнее.

Подумать только, а я еще удивлялась, что им доставляют питьевую воду!

– Интересно, – сказала я. – У нас в Омахе снег появляется обычным путем. Падает с неба.

– А в Лос-Анджелесе, когда горят леса, с неба падает пепел. Похоже на снег. И на хлопья для картофельного пюре, которыми заменяют снег в кино. Прошлым летом, во время огромного пожара, совсем не было ветра, и облако дыма, похожее на гигантский гриб, висело над горизонтом целую неделю.

– Как от атомной бомбы? Ужасно, да?

– Точно. Только ничего ужасного. Это было в Долине.

Фрэнк сказал это с таким видом, точно Долина находится не в паре съездов с магистрали, а на другой планете.

– А знаешь, о чем больше всего сожалел Эйнштейн? Надеюсь, ты знакома с Эйнштейном?

– Который вывел формулу E = mc²? Его все знают.

– Правда?

– Ну, я не имею в виду лично. Он ведь уже умер.

– Да, пятнадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Эйнштейн сожалел, что в тысяча девятьсот тридцать седьмом году подписал письмо ученого по имени Лео Силард, адресованное Франклину Рузвельту, в котором тот предупреждал политика об опасности изобретения нацистами ядерной бомбы, которое многие связывали со знаменитым уравнением Эйнштейна. Такая бомба могла привести к беспрецедентному кровопролитию. Убежденный пацифист Эйнштейн считал, что письмо, написанное Силардом, тоже связывает его с легендарным Манхэттенским проектом…

– В рамках которого ученые пытались придумать более доступное жилье в Нью-Йорке? – перебила я.

– Не понимаю, о чем ты, – растерянно произнес Фрэнк, явно выбитый из колеи.

Опять я пошутила без предупреждения!

– Тук-тук. Продолжай.

– Манхэттенским проектом, который привел к изобретению американскими учеными атомных бомб, сброшенных в конце Второй мировой войны на Хиросиму и Нагасаки. А ты знала, что самолет «Энола Гэй», который сбросил первую атомную бомбу, был построен в Омахе в тысяча девятьсот сорок пятом году?

– Нет, не знала, – сказала я. – Фрэнк, ты, наверное, любишь школу. Ты знаешь больше, чем все знакомые мне взрослые.

– Другие дети говорят, что я умственно отсталый.

– Ты же говорил, они считают тебя сумасшедшим.

– И это тоже.

– Может, их просто бесит, что ты умный и получаешь хорошие оценки. Дети порой такие глупые. Зато тебя любят учителя, правда?

– Знаешь, что говорит мама? Учителя терпеть не могут, когда их исправляют.

Час от часу не легче!

– Надеюсь, ты этого не делаешь?

– Только если они делают фактические ошибки.

Я посмотрела в зеркало. Фрэнк не втянул голову в плечи, хотя надел очки.

– Уинстон Черчилль провалил экзамены за шестой класс, – добавил он.

– Неужели?

– Да. Великий архитектор Фрэнк Ллойд Райт не окончил среднюю школу. Равно как и Кэгни, Гершвин, знаменитый фотограф Энсел Адамс и Ирвинг Берлин. А Чарли Чаплин и Ноэл Кауард – даже начальную.

– Ты точно знаешь?

– У мамы в прикроватной тумбочке лежит список. Если не веришь, загляни туда на досуге.

– Я тебе верю.

– Поехали домой.

– Да, капитан, – сказала я и на ближайшей развязке свернула с магистрали.

До конца поездки никто из нас не проронил больше ни слова. Мельком глянув в зеркало, я увидела, что Фрэнк спит, как младенец, очки-авиаторы висят на шее, а щека прижата к стеклу.

Подъехав к дому, я услышала через открытое окно барабанную дробь пишущей машинки. Не успела я заглушить двигатель, как Фрэнк выскочил из машины и понесся к дому, точно электрический кролик, преследуемый настоящими гончими. Я нашла его под дверью Мими. Он сидел на корточках, раскачиваясь в кресле, невидимом обычным землянам вроде меня.

– Что с тобой? – прошептала я.

– Просто хочу посидеть с ней немножко.

Я его понимала. Все бы отдала за возможность посидеть вот так со своей мамой.

– Ну, хорошо. Только не мешай ей работать, ладно?

Он кивнул, и я ему поверила. Пройдя на кухню, я вытащила из кармана обжигавший руки мобильный Мими и бросила на стол – пусть забирает. Достав из другого кармана список врачей и больниц, забила в свой телефон. После этого разобрала почту, захваченную на входе, то есть отсортировала рекламные буклеты от счетов. В почтовом ящике почти никогда не бывало ничего другого. Изредка попадались письма от фанатов, которые можно было узнать по адресу, написанному от руки, и маркам. Хуже, если марок на измятом послании не было. Это означало, что его просунул в щель почтового ящика сам поклонник. Каждый раз, когда я протягивала Мими кусочки чьего-нибудь сердца, заключенные в конверт, она выбрасывала их, не читая.