Будь со мной (СИ)

Единственное, что было в моих силах, это сбежать. И я быстро оделась, начеркала

короткую записку, прошмыгнула в ванную, быстро почистила зубы, привела себя в

порядок и на цыпочках спустилась вниз. Прислушалась - в кухне что-то

шкворчало, Екатерина Васильевна бодро напевала незнакомый мотивчик. Я

накинула пальто, завязала шарф, обулась и выскочила за дверь. Жаль, что с

Екатериной Васильевной не удалось попрощаться. Надеюсь, она поймет. И

простит.

Я стояла на дороге и безуспешно пыталась поймать какую-нибудь попутку. Но

первого января весь мир словно вымер. Мимо меня еще не проехала ни одна

машина. А я простояла уже около часа. Слезы отчаяния залили лицо, превращаясь

на морозе в холодящие кожу ледяные дорожки. Пальцы ног я уже не чувствовала,

холод пробирал до костей. Но я была настроена решительно. Возвращаться я не

собиралась. Уж лучше пусть замерзну тут - и мой хладный труп похоронят под

каменной плитой с табличкой "Тут покоится неверная невеста".

Когда вдали показались очертания машины, я едва не закричала от радости. Уже

было плевать и на маньяков и на серийных убийц. В любом случае помирать - так

хоть в тепле.

Я открыла рот от удивления, когда наконец разглядела мчавшийся ко мне

автомобиль - белый "ягуар", из которого выскочил такой же белый Максим

Георгиевич и бросился ко мне, на ходу скидывая с себя пальто. Ни слова не говоря,

он закутал меня в него, подхватил на руки и усадил в машину. У меня зуб на зуб не

попадал и руки едва шевелились, иначе я бы не вела себя, как безголосая

марионетка. Максим Георгиевич молчал всю дорогу. Лишь бросал на меня полные

беспокойства взгляды. А я силилась держать лицо. Ну и пусть оно одеревенело. И

плевать, что нос красный и губы синие. Даже лучше, если он, наконец,

разочаруется во мне и не будет больше преследовать. Вызовет такси и отправит

куда подальше.

Екатерина Васильевна, увидев меня, зашмыгала носом и принялась вытирать

катящиеся по морщинистым щекам слезы. Я зажмурилась, чтобы не видеть ее

жалостливого, полного немого укора взгляда. Меня отнесли наверх, раздели - до

нижнего белья - и опустили в горячую ванну. Затем напоили горячим вином со

специями, насухо вытерли махровым полотенцем и, подождав, деликатно

повернувшись ко мне спиной, пока я сниму дрожащими руками лифчик с

трусиками и переоденусь в пижаму, уложили в постель. Уже в кровати я

почувствовала соль на губах, провела пальцами по щекам и обнаружила, что

плачу. Закрыла ладонями лицо и разрыдалась - беззвучно, вздрагивая всем телом.

И вдруг услышала полный боли голос:

- Саша, пожалуйста, простите меня. Я не должен был преследовать вас. Чертов

эгоист! Я совершенно потерял голову. Ведь понимал, что ставлю вас перед

сложным выбором. Но я обещаю, что больше не побеспокою вас. Вы можете

оставаться здесь, пока не почувствуете себя лучше. Потом я отвезу вас домой и...

Надеюсь, те страдания, которые я неосознанно причинил вам, скоро забудутся и

вы будете счастливы.

Когда за Максимом захлопнулась дверь, я ощутила почти физическую боль.

Словно меня кто-то ударил в живот. Его слова разрывали меня изнутри. Хотелось

кричать, плакать, выть. Я уже соскочила было с постели, чтобы вернуть его, когда

почувствовала сильное головокружение. Все поплыло перед глазами и, я потеряла

сознание.

Вечером того же дня я попросила Максима Георгиевича отвезти меня домой. На

все уговоры Екатерины Васильевны остаться я только сильнее сжимала губы и

прятала заплаканные глаза.

Максим Георгиевич, не проронив ни слова, помог мне собрать вещи и отнес их в

машину.

В дороге мы не разговаривали - совсем. Это были самые тяжелые сорок минут в

моей жизни. Сердце разрывалось на части. Слезы застилали глаза. Я лишь

ожесточенно терла их кулаками и усиленно пыталась сфокусировать взгляд на

проплывавших мимо деревьях. Я ненавидела себя - за слабость, нерешительность

и за еще кучу своих недостатков. Когда-то люди боролись за свою любовь, дрались

на дуэлях, бросали все и ехали за супругами в ссылку, умирали во имя любви. Я же

сижу рядом с любимым человеком и вместо того, чтобы наслаждаться

счастливыми мгновениями, беззвучно реву, боясь поднять на него глаза.

Дура! Сама виновата. Не нужно было переходить черту. Позволила себе слишком

многое. Вот и расплачивайся теперь. И не разводи влажность. Уж этим вряд ли

сейчас поможешь.

Я с силой втянула воздух, вытерла мокрые щеки и, сделав над собой усилие,

взглянула на Максима Георгиевича. И слезы вновь заструились по щекам: его

лицо было бледным, осунувшимся, губы плотно сжаты, взгляд, сосредоточенный

на дороге, грустный, опустошенный, полный немого страдания. Руки с силой