Мы, одетые в какие-то охотничьи костюмы времен того же Тургенева, снова пошли по знакомой тропинке, которая чудесным образом уже приводила нас каждый раз в новый райский уголок. И на этот раз дорога, до которой мы дошли пешком по тропинке, выглядела по-другому. Не было на ней асфальта или другого какого-то покрытия, а просто утрамбованный копытами лошадей, колесами телег и колясок песочек и светлая, почти белая земляная почва. Такие сухие и приятные дороги и в наше время можно встретить в каком-нибудь лесу жарким сухим летом. Здесь тоже был лес вдоль дороги, чудный, сказочный, пахучий. Грибов, особенно белых, было полно по обе стороны у кромки леса, а в лесу, наверно, еще больше. Наткнуться бы какому-нибудь грибнику на такой пассаж там, на грешной нашей бывшей, – с ума бы сошел. Местами было много сосен, а под ними, словно ковры, пестрела крупная земляника. Кое-где краснели кусты с дикой малиной. Ягод было полно, и мы с Толиком не могли пройти мимо. Дорога была пустой, никого не видно и не слышно, только зайцы да лисички перебегали дорогу иногда. Где-то проснулась кукушка. Я подумал, что ей положено куковать здесь вечно, но она вскоре заткнулась. Какие-то другие птицы тоже издавали звуки – крякали, ухали. Все это сопровождалось загадочным эхом, разлетавшимся во все стороны леса и вдоль дороги. Грибы мы с Толей решили не собирать, хоть и текли наши слюнки. Как-нибудь другой раз.
Неожиданно из леса выпорхнули две веселые и озорные крестьянские девочки лет семи-восьми с корзинками, полными даров леса. На девочках были красивые цветные сарафаны, головы повязаны белыми платочками, а на ножках красовались искусно сплетенные детские лапти. Все было новенькое, аккуратное. Подружки, а может сестры, были похожи на каких-то героев советских детских фильмов по мотивам русских народных сказок. Я заметил, что у одной из девочек рот был слегка перемазан чем-то красным, скорее всего малиной. Ну, и множество других необязательных для спектакля деталей можно было бы заметить, если присмотреться, как следует. Мордашки у девчонок были будто кукольные, ужасно милые и симпатичные. Они вроде и испугались нас поначалу, когда Толя их окликнул, но потом, подойдя, перестали бояться и все время улыбались и смеялись.
– А что, барышни, – обратился к ним Толя, – барин-то ваш нынче у себя в поместье али отъехал может куда?
– Можить куды и отъехал, только с утра кожись дома были, – бойко ответила одна из девочек, широко и доверчиво улыбаясь.
– Ясно. А барин-то у вас строгий?
– Не-е, добрый барин, конфекты раздает.
– Понятно. А далече ли будет деревенька его? Добраться-то как?
– Не-е-а, не далече. Вот бела дорога, по ней так и идите, быстро доберетесь, – ответила подружка.
– А коли, девки, врете, и мы не туда забредем, заблудимся?
– Не-е, не врем, вот те крест, – рассмеялись девочки и перекрестились кое-как непутево.
– Ну, глядите. А то я ведь барину все про вас расскажу, он конфет больше не даст, – пошутил Толя, грозно насупив брови, да только девочки не поверили в его сердитость, отбежали в сторону, все не переставая смеяться, и направились обратно в лес.
– Прямо как живые, – заметил я.
– Как живые мертвые, – уточнил Толик.
Дети вдруг остановились, и одна из девочек крикнула нам, обернувшись:
– А вона Егорка едет, садитесь на подводу к нему, он вас и довезет.
Действительно, с противоположной стороны по дороге ползла тощенькая лошаденка с телегой сзади. Почти в пустой телеге на куче соломы дремал мужик, которого, видимо, звали Егором. На нем была посконная рубаха и какие-то полосатые портки. На голове торчала непонятной модели мятая серая шапка. А так он был босой.
– Тпррррууу, – попытался остановить лошадь и заодно разбудить мужика Толя, когда телега подъехала ближе к нам. Лошадь не обратила внимания на Толин сигнал. Мужик проснулся и остановил лошадь своим, привычным для клячи, способом:
– Стой, прррклятая, ы-ы-ть мать твою.
– Любезный, – обратился Толик к мужику вежливо и демократично, – не подбросишь ли до поместья? Мы барина твоего навестить желаем.
– Чего ж не подбросить. Это можно… Садитесь, место вон есть.