Будда

Шуддходхану это пророчество сильно расстроило — он желал видеть своего сына всесильным правителем мира Чакравартином, а не нищенствующим монахом-отшельником. Конданна пояснил, что в один день Сиддхартхе будет послано судьбой четыре знака — он увидит немощного старика, человека, больного неизлечимым недугом, мертвое тело и странствующего монаха. Под влиянием этих встреч он отречется от мирской жизни и «уйдет прочь из дома» в монашескую аскезу. Под впечатлением этого предсказания Шуддходхана решил во что бы то ни стало оградить сына от всего, что могло бы расстроить его или заставить переживать. Гаутама рос в роскоши и великолепии дворцов, окруженный любовью, заботами и всеми земными радостями. Правда, дворцы охраняла надежная стража, следившая за тем, чтобы страдания и ужасы реального мира не попались на глаза подрастающему принцу. Мальчик фактически был пленником в золотой клетке: в неге и роскоши он, казалось, должен был бы быть счастлив. На самом деле его жизнь — ярчайший образ пребывающего в неведении разума. Невежество как тюрьма: будучи заключенным в нее, в стремлении отгородиться от боли и скорби, которые пронизывают все земное существование, человек навечно обрекает себя на духовную скудость, лишает себя возможности духовно-нравственного развития. Так и юный Гаутама жил в плену иллюзорных представлений, которые не имели ничего общего с реальной жизнью. Его отец, Шуддходхана, олицетворял собой классический образец авторитарной личности, которую буддизм впоследствии будет так решительно отвергать. Он навязал сыну собственные представления об окружающем мире, не давая мыслить самостоятельно. Это своего рода интеллектуальное принуждение, которое только мешает достичь просветления, поскольку запирает человека в тенетах неразвитой инфантильной и, в сущности, ложной духовной сущности.

И тут на сцену выступили боги. Как бы ни противился отец Гаутамы назначенной сыну судьбе, он не мог изменить ее: богам было доподлинно известно, что Гаутама рожден боддхисатвой — тем, кому суждено стать буддой. Однако сами боги не могли привести Гаутаму к просветлению, потому что, как и люди, были пленниками круга перерождений — сансары — и не меньше людей жаждали, чтобы будда научил их, как разорвать его. Однако подтолкнуть Гаутаму в нужном направлении боги могли. И вот когда принцу исполнилось 29 лет, боги, решив, что он достаточно насладился блаженным неведением, приступили к делу. Один из них благодаря своей божественной силе сумел отвести глаза бдительной страже и явился Гаутаме в его райском прибежище в образе немощного старца — как раз в то время, когда принц катался в коляске по дворцовому парку. Пораженный зрелищем старческой немощи, Гаутама обратился за объяснением к своему вознице Чанне. А тот ответил, что это просто старость: все живущие когда-нибудь достигают возраста старости и тело их дряхлеет. После этой прогулки Гаутама вернулся во дворец в состоянии глубокого потрясения.

Узнав о случившемся, Шуддходхана удвоил стражу и попытался отвлечь сына от грустных мыслей, суля ему новые удовольствия. Но его попытка оказалась безуспешной. Тем более что и боги не сидели сложа руки. Вскоре после первого случая они еще дважды являлись Гаутаме, сначала в образе прокаженного, а потом и вовсе в виде мертвого человеческого тела. Наконец случилось так, что на очередной прогулке на глаза Гаутаме попался бродячий монах в желтом одеянии — это, конечно, тоже был бог, который специально принял этот облик. Он же нашептал Чанне приличествующий случаю комментарий: следуя воле богов, Чанна послушно объяснил Гаутаме, что перед ним человек, который отверг мирскую жизнь и предался аскетизму, попутно превознося на все лады избранный им путь. Гаутама вернулся во дворец в глубокой задумчивости. Той ночью он внезапно проснулся и обнаружил, что музыкантши и танцовщицы, целыми днями услаждавшие его слух и взор, погружены в глубокий сон. Со всех сторон его ложа расположились прекрасные молодые женщины. «Но во сне они имели вид самый отталкивающий: у одних на теле виднелись следы слизи и других выделений, другие противно скрипели зубами и бормотали во сне что-то нечленораздельное, а третьи и вовсе спали с широко разинутыми ртами». Под влиянием этого безобразного зрелища а также виденных раньше картин людских страданий в сознании Гаутамы произошел переворот. Узнав, что каждому живущему уготованы страдания и болезни и избежать этой участи не сможет никто, Гаутама вдруг почувствовал, как уродливо и даже отталкивающе все, что его окружает. Пелена, заслонявшая от него страдания и мучения жизни, исчезла прочь, и мир предстал перед ним в своем реальном обличье — как темница боли и бессмысленности, в которую заточен человек. «О, какое гнетущее и плачевное зрелище!» — воскликнул Гаутама. Он соскользнул со своего ложа и внезапно решил, что должен уйти прочь из дома в монашество ровно той же ночью[41].