Будда (2-е изд., испр.)

На четвертый месяц его пребывания рядом с деревней Сананигама у подножия горы появилось пять человек. Один из них был ему знаком — брахман Канданна. Он привел с собой еще четверых отшельников, ведущих аскетическую жизнь и пожелавших присоединиться вместе с ним к Сиддхартхе. Вот их имена, вошедшие в историю буддизма: Конданна, Ваппа, Бхаддия, Ассаджи и Маханама (не путать с двоюродным братом Сиддхартхи!). Все они поселились неподалеку от нашего героя — в шалашах. Их появление ничего не изменило в его образе жизни. Как он существовал в уединенности, так и продолжал жить, отождествив всех пятерых с частью пейзажа. Ему нельзя было расслабляться и переключать свое внимание на что-то другое. Он уже потратил немало времени и сил, чтобы самым решительным образом ограничить себя во всем, что мешало прийти к моменту истины и путем сосредоточенных раздумий понять, как достичь прекращения бесконечной череды рождений и остановить время.

Сиддхартха запретил себе принимать пищу, специально принесенную и приготовленную для него, поданную ему через порог или окно или предложенную на деревенской площади.

Список тех, от кого он не должен был принимать пищу, настолько длинен и специфичен, что нет смысла его здесь приводить. Такая суровая требовательнось к самому себе и к людям, одаривающим его едой, через лет пять аскетической жизни привела Сиддхартху к шокирующей замене простой низкокалорийной еды испражнениями телят и даже собственными[297].

Одевался он просто, пока не стал ходить обнаженным или облаченным в такое тряпье, что было бы приличнее обходиться без него. Вот как расписывает Сиддхартха свою одежду того времени: «Я носил грубую одежду; я носил одежду из конопли с другими вещами; я одевался в саван; я одевался в шкуры антилопы, в одежду, сшитую из обрывков шкуры антилопы; я носил одежду из волокон травы куша, из луба, из остриженных волос, власяницу из человеческих волос, власяницу из конского волоса или из перьев филина»[298].

Аскеза постепенно превращала его внешне в дикого и оголодавшего зверя, но его чувство милосердия ко всему живому обострилось настолько, что он редко пил воду, боясь ненароком заглотнуть крошечные живые существа, обитающие в ней.

Теперь он жил, как пугливый олень, таясь и убегая. Вот что говорил Гаутама Будда одному из своих любимых учеников Шарипутре, вспоминая те дни: «Когда я видел пастуха, или стадо, или людей, косивших траву, или того, кто собирает хворост, или обитателя леса, тогда я бежал от них, переходил из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм. И почему это? Чтобы они, Шарипутра, не увидели меня или я не увидел их. Как дикий лесной зверь, о Шарипутра, увидев человека, бежит прочь из леса, скрывается из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм, — точно так же убегал и убегал я прочь, чтобы они не увидели меня, чтобы я не увидел их. Вот до чего доходил я в практике уединенности» [299].

Фанатичная приверженность Сиддхартхи аскетическому пути, который он избрал и довел до крайности, добивала его физически, неотвратимо и окончательно, несмотря на надежду, которая все еще в нем теплилась. Он думал: продержаться бы годик — и истина ему откроется. Действительно, некоторый запас прочности в нем, как это ни странно, оставался.

Сиддхартха ходил без одежды, перестал совершать ежедневные омовения в реке. Слипшаяся грязь собралась на его теле в таком количестве, что со стороны казалось, что сидящий в йоговской позе человек вовсе не человек, а пень дерева тиндука.

Некоторое время он медитировал с утра до ночи, находясь в позе йога на одном из холмистых склонов. Но вскоре ему показалось мало медитации и голода, и ближе к ночи он шел в самую глубину леса, в его непроглядные дебри и, затаившись в них, прислушивался к ночной лесной жизни. Сиддхартха пытался найти или представить какой-нибудь объект для своего страха. Ощутив панический страх во всех его разнообразных формах, он изучал весь его диапазон и проникал в самую его суть.

Прямо перед ним вдруг останавливался олень, приняв, вероятно, его скрюченную фигуру в тряпье, пропитанном потом, за какую-то неведомую ему, но явно не опасную зверюшку. Постояв несколько мгновений, олень так же неожиданно исчезал за деревьями. Сиддхартхе казалось, что это вовсе не олень, а прет — вечно голодный дух какого-то его далекого предка. Любой ночной шорох заставлял его вздрагивать. То он спиной чувствовал, как сползает по стволу дерева прямо на него питон, то того хуже — видел перед собой приготовившуюся к прыжку пантеру.

Почему Сиддхартха придумал эту пытку страхом? Он убедил себя, что, преодолевая страх, освобождаясь от него, приближается к открытию средства, как уничтожить источник страданий. Он всю ночь, дрожа, сидел на земле, плотно прижавшись спиной к стволу какого-нибудь дерева, вросши в него всем телом, и шептал пересмякшими губами, что не хочет умирать от страха и вновь возрождаться в каком-то никчемном теле.