Будда

«Все построения — религиозные и философские — о смерти являются сложными концепциями, в которых научно реальное, вероятно, едва сказывается, — а научная мысль еще не подошла даже к первым построениям. Странным образом я подхожу к идее, что атомы-изотопы — иные в живом и косном. Это, во-первых, и, во-вторых, ясно, что:

1) Все живое, от мельчайшей бактерии и амебы и до человека, — единое.

2) Что материально оно отличается от всех косных природных тел мироздания — поскольку мы его знаем. Я думаю, что различие кроется глубже, чем в физико-химических свойствах (которые одинаковы), но в состояниях пространства-времени.

3) Мы не знаем еще многого основного: есть неизвестные нам свойства человека, которые затронуты, по-видимому, индийскими мыслителями, и мы не знаем, какие процессы были и есть в природе — на Земле, в частности, — которые отвечают созданию пространства-времени, отвечающего живому организму.

4) Возможно, что жизнь — живой организм в отличие от всего, в природе существующего, отличается атомами. (…)

5) Это явление космическое. В Космосе Солнечная система заняла особое положение в Галактике — около [ее] центра»[345].

И еще одна запись от 31 мая: «…едва ли можно думать, что личность после смерти сохраняется». И в тот же день другая запись: «Думаю, что живое отличается от мертвого другим состоянием пространства»[346].

Не о том ли «непроявленном бытии», альтернативе сансары, рассуждает в своем «Дневнике» Владимир Иванович Вернадский? Не о том ли самом единственно вожделенном бытии пишет он? И не в это ли обетованное пространство Гаутама Шакьямуни Будда упорно и настойчиво звал своих последователей?

В то же самое время, когда почти вся Европа была захвачена нацистами, 17 мая 1941 года русский писатель Михаил Осоргин, находящийся в изгнании во Франции, с протокольной и художественной точностью констатировал: «Философское бесстрастие сейчас такая же или еще большая редкость, как чашка настоящего ароматного мокко. Вполне “не от мира сего” только люди, потерявшие память от ран и контузий»[347]. Ему же принадлежит трагический возглас: «Мы все одинаковы под колесами истории!»[348]

Опять вернусь к В. И. Вернадскому и (в противовес пессимизму Михаила Осоргина) процитирую его неожиданно вырвавшееся, как я думаю, признание, сделанное самому себе в «Дневнике» 25 сентября 1941 года: «Чувство спокойное у меня неизбежности смерти как естественной правды. К старости примиряешься со смертью, сопровождаемой страданием. Чувствую вечность…»[349]

Смерть, правда, страдание, вечность — не это ли основные темы размышлений Сиддхартхи Гаутамы?

Сиддхартха Гаутама протестовал против навязывания ему божественного ореола. Что этот ореол возник — не его вина.

По-человечески тепло о его трагедии сказала В. Г. Лысенко: «В раннем буддизме никакого культа не было, и Будда предостерегал от культа. Он говорил: не подносите мне цветов, не обращайтесь со мной как с идолом. (…) Буддизм рождается как религия, именно потому, что Будда обещает всем людям открыть путь к спасению, к освобождению от тягот человеческого существования, от тягот сансары. Он говорил: “Я бью в барабан бессмертия”. Он называл это бессмертием, потому что нирвана — это преодоление смерти. Для пиара, следуя принципу “искусных средств”»[350].