Будденброки

Он не успел кончить. Тони вскочила на ноги, она даже отступила на несколько шагов и, все еще не выпуская из рук мокрого кружевного платочка, крикнула:

– Хватит! Довольно! Никогда!

Вид у нее был почти героический. Слово «фирма» решило все. Оно перевесило даже ее отвращение к Грюнлиху.

– Ты этого не сделаешь, папа! – вне себя продолжала она. – Недоставало, чтобы еще ты обанкротился. Хватит! Никогда!

В это мгновение кто-то нерешительно приотворил дверь из коридора, и на пороге появился г-н Грюнлих.

Иоганн Будденброк поднялся ему навстречу. Самое это движение, казалось, говорило: все кончено, сударь.

Глава восьмая

Лицо г-на Грюнлиха было все в красных пятнах, но оделся он, как всегда, самым тщательным образом. На нем был черный сборчатый солидный сюртук и гороховые панталоны – почти точная копия того костюма, в котором он некогда являлся на Менгштрассе. Он продолжал стоять в дверях, словно обессилев, и, потупившись, слабо проговорил своим бархатным голосом:

– Отец!..

Консул холодно поклонился и энергичным движением оправил галстук.

– Благодарю вас за то, что вы приехали, – произнес г-н Грюнлих.

– Я считал это своим долгом, друг мой, – отвечал консул. – Боюсь только, что ничем другим я не смогу быть вам полезен.

Зять взглянул на него и принял позу еще более расслабленную.

– Я слышал, – продолжал консул, – что ваш банкир, господин Кессельмейер, ждет нас. Где мы будем вести переговоры? Я в вашем распоряжении.

– Будьте так добры пройти за мной, – невнятно прошептал Грюнлих.

Консул Будденброк запечатлел поцелуй на лбу дочери и сказал:

– Поди наверх к ребенку, Антония.

Затем он вместе с Грюнлихом, который шел то сзади него, то спереди, чтобы подымать портьеры и отворять двери, проследовал через столовую в маленькую гостиную.

Господин Кессельмейер, стоявший у окна, круто обернулся, причем черно-белый пух на его голове взъерошился и тут же мгновенно улегся на черепе.

– Господин банкир Кессельмейер… Оптовый торговец консул Будденброк, мой тесть… – скромно и внушительно представил их друг другу г-н Грюнлих.

Лицо консула осталось неподвижным. Г-н Кессельмейер поклонился, взмахнув руками и уперев оба своих желтых зуба в верхнюю губу, сказал:

– К вашим услугам, господин консул. Разрешите выразить живейшее удовольствие по поводу…

– Простите великодушно за то, что мы заставили вас ждать, Кессельмейер, – сказал г-н Грюнлих. Он был сама учтивость по отношению к обоим гостям.

– Не перейти ли нам к делу? – предложил консул, озираясь и словно ища чего-то.

Хозяин дома поспешил сказать:

– Прошу вас, господа…

Они направились в курительную, и г-н Кессельмейер развязно осведомился:

– Как изволили проехаться, господин консул?.. Ага! Дождь? Н-да, неудачное время года, грязь непролазная. Вот если бы морозец, снежок. Но не тут-то было! Ливень! Грязища! Мерзость, мерзость да и только…

«Странный человек», – подумал консул.

В середине маленькой комнаты с обоями в темных цветах стоял довольно большой четырехугольный стол, крытый зеленым сукном. Дождь за окном усилился. В комнате стало так темно, что г-н Грюнлих поспешил зажечь все три свечи, стоявшие на столе в серебряных подсвечниках. На зеленом сукне были разложены деловые письма в голубоватых конвертах со штемпелями различных фирм – захватанные, а местами даже надорванные бумаги, испещренные цифрами и подписями. Там же лежал толстый гроссбух и стоял металлический письменный прибор – песочница, чернильница и стакан, топорщившийся остро отточенными перьями.

Движения и слова г-на Грюнлиха были тактично сдержанны и учтиво торжественны, как на похоронах.

– Прошу вас, дорогой отец, садитесь в кресло, – любезно предлагал он. – Господин Кессельмейер, не будете ли вы так добры сесть вот здесь…

Наконец все разместились. Банкир напротив хозяина дома, а консул в кресле у широкой стороны стола; спинка этого кресла почти упиралась в дверь.

Господин Кессельмейер наклонился, отчего его нижняя губа тотчас же отвисла, высвободил один шнурок из клубка на своем жилете и вскинул пенсне на нос, при этом уморительно сморщившись и широко разинув рот; затем он почесал в своих коротко остриженных бакенбардах, отчего возник нестерпимо нервирующий звук, упер руки в колени, взглядом указал на бумаги и весело заметил:

– Ага! Вся история болезни!

– Вы позволите мне несколько подробнее ознакомиться с положением вещей? – сказал консул и потянул к себе гроссбух. Но г-н Грюнлих, словно защищая книгу, простер над нею обе свои руки со вздутыми голубоватыми жилами и воскликнул дрожащим, взволнованным голосом:

– Одну минуточку! Одну только минуточку, отец! О, позвольте мне предупредить вас!.. Да, вам все откроется, от вашего взора ничего не ускользнет… Верьте одному: вам откроется положение человека несчастного, но не виновного! Смотрите на меня, отец, как на человека, без устали боровшегося с судьбой и все-таки ею поверженного! В этом смысле…

– Посмотрим, друг мой, посмотрим! – нетерпеливо отвечал консул, и г-н Грюнлих отвел руки, положившись на волю Божию.