…Дорого ребенку все, что входит вновь в его еще такой маленький кругозор, все, что расширяет его еще такой узкий мир, самый пустяк – для него новое открытие; но он не должен входить мертвым в маленький мир и не должен мертвым оставаться в нем, иначе помрачит он свой маленький кругозор, обременит свой молодой мирок. Поэтому ребенок сам хотел бы знать, почему ему все это дорого, он хотел бы знать все свойства, всю сокровенную сущность окружающего его, чтобы когда-нибудь понять самого себя в своей склонности. Поэтому-то ребенок и перевертывает предмет на все манеры, поэтому-то он разбирает его по частям и часто разламывает совсем; поэтому-то он берет его в рот, раскусывает его или, по крайней мере, старается его раскусить. Мы браним и порицаем его, называя его поступок безобразным и неблагоразумным, но разве он не благоразумнее, чем мы, бранящие его? Ребенок хочет знать внутреннюю сущность предмета; это стремление не пустой каприз его, его побуждает то стремление, которое, будучи правильно понято и поддержано, имеет в виду познать Бога во всех его творениях… Все это делает ребенок для того, чтобы из внешних проявлений вещи узнать ее внутреннюю сущность и ее отношение к самому себе и чтобы прежде всего узнать причину своей любви, своей склонности, своего влечения к ней. Да разве мы сами, большие, взрослые, исследующие, поступаем иначе? Но это имеет значение и цену для нас только тогда, когда это делает учитель с кафедры, когда учитель с кафедры побуждает к этому наших сыновей; но в поведении ребенка мы этого не хотим видеть. Поэтому-то и теперь вразумительное слово самого толкового учителя зачастую остается для наших сыновей без действия, так как им теперь приходится с кафедры учиться тому, чему должны были бы научить их детские годы уже через наше пояснительное, живое слово, чему они могли бы научиться почти самоучкой. И немного, очень немного должна давать среда ребенку, чего требуют детские годы: только обозначать, называть нужное для ребенка, давать названия всему тому, что ребенок делает, чем он занимается, что видит и что находит. Богата жизнь ребенка, делающегося отроком, но мы не замечаем ее; богата впечатлениями его жизнь, но мы не чувствуем этого; она сообразна с назначением и призванием человека, но мы не чувствуем этого… Теперь мы хотели бы, конечно, силы и соки, склонности и порывы ребенка, переходящего в возраст отрочества, повести иначе, но уже слишком поздно; ибо мы не только не познали великого значения детской жизни, переходящей в отрочество, но и узнали ее неверно, не только не выходили этой жизни, но сбили ее с толку и заглушили.
Посмотрите – вон там ребенок по только что найденному камешку, который он, чтобы заключить по его действиям о его свойствах, потер о первую попавшуюся ему дощечку, открыл свойство окрашивания; он узнал, что это – кусочек извести, или глины, или кирпича, или мела; взгляните, как он рад вновь открытому свойству и как он спешит всюду проявить его где-нибудь: уже наружная поверхность дощечки совсем изменилась. Прежде радовался ребенок еще незнакомому свойству, потом же измененной поверхности, то красной, то белой, то черной, то коричневой; но вскоре его уже занимают извивающиеся, прямые, кривые и другие формы; благодаря этим линейным явлениям ребенок обращает внимание на линейное свойство окружающих предметов, и теперь голова превращается для него в круглую линию и круглая окружность – в голову, а связанная с нею продолговато длинная окружность представляется ему туловищем; руки и ноги представляются ему прямыми или ломаными линиями, и такие линии представляются ему руками и ногами; пальцы представляет себе он как сходящиеся в одном пункте линии, а линии, находящиеся в таком соединении, представляются ему, творящему ребенку, руками и пальцами. Глаза являются ему в виде точек, а точки представляются ему глазами; и перед ним является и раскрывается новый мир; ибо что человек стремится изображать, то он начинает понимать.