Будешь моей мамой

– Я что, парализована? – буркнула Ольга, с удивлением чувствуя, до чего приятно, когда за тобой ухаживают, как за больной. За ней никто ни разу в жизни не ухаживал, как за больной. Впрочем, она никогда и не болела.

– Халат дать? – Игорь Дмитриевич, наверное, заметил, как она все время тянет простыню к горлу, снял с кресла халат и положил ей на колени. – Сама оденешься? Я выйду. Если что – позови, я за дверью буду.

Ну, это уже слишком. Он что, и одевать ее сам собирается? Ольга торопливо влезла в халат, стараясь не зацепить заклеенный пластырем локоть, морщась и скрипя зубами, поворочалась в постели, одергивая и расправляя полы халата и завязывая пояс, откинула простыню к ногам и позвала: – Игорь Дмитриевич! Я готова. Он тут же вошел, уселся на постель рядом с ней и стал со знанием дела резать курятину, раскладывать по тарелкам салат, мелко крошить петрушку на маленькой разделочной доске, которую, оказывается, принес из кухни.

И они долго с удовольствием ужинали – или завтракали? – вдвоем, и она с удовольствием слушала, как Игорь Дмитриевич рассказывает о своей жизни… Его строительное дело, оказывается, еще отец начал, но успел немного – умер семь лет назад. Отец очень болел, сердце…

Мать четыре года назад опять замуж вышла. Вячеслав Васильевич у нее хороший, но тоже все время болеет. У него есть дочь от первого брака, Людмила, славная баба, они с матерью дружат, Людмила к ним в гости часто ездит, и помогает, и за отцом присматривает, когда мать к нему собирается. Они все ему, Игорю, очень сильно помогли, когда Наталья отступного потребовала за отказ от Анны. Наталья столько потребовала, что он один не собрал бы. А мать с Вячеславом Васильевичем, да и Людмила его – они все, что было, выложили, и у него кое-что нашлось, вот и не пришлось дело ликвидировать.

– Она что – деньги взяла? – не поверила Ольга. – Отдала дочку и взяла деньги? За Чижика?

– Почему это – отдала? Анны у нее и не было никогда… И рожать ее не хотела, а когда родила -так вскоре и бросила. Ушла от нас. А перед разводом предупредила: или плати, или ребенка заберу. Суды-то, как правило, детей с матерью оставляют. Тем более таких маленьких. Анну она не забрала бы, конечно. Зачем ей слепой ребенок? Она из-за этого и от меня ушла… Ну, потому что я не соглашался Анну в детский дом отдать. Мне один юрист посоветовал, чтобы я заставил ее официальный отказ подписать. Подписала! И очень довольна была – не ожидала, что я столько денег достану, на всякий случай просила столько, чтобы хоть половину получить.

Ольга испуганно смотрела на него и не хотела верить ни единому его слову. Конечно, она и раньше то и дело натыкалась в газетах на всякие ужасы. Но, во-первых, ужасы творили, безусловно, больные люди. Наркоманы какие-нибудь. А во-вторых, газеты врут, это все знают. А чтобы вот так, в жизни, да еще если касается Чижика…

– Ольга, – вдруг ни с того ни с сего спросил Игорь Дмитриевич. – А кто такой Гриша? Это твой муж, да?

– У меня нет мужа, – не сразу ответила она.

– Ну, бывший… Ты во сне говорила: Гриша, мне больно.

– Ничего не помню. И помнить не хочу.

Ну вот зачем он об этом заговорил? Как будто у нее сегодня и так неприятностей не хватает…

Игорь Дмитриевич встал, собрал посуду на поднос, молча пошел из комнаты, но на пороге остановился, оглянулся и потерянно пробормотал:

– Ты его любишь, вот что… Ты его до сих пор не забыла.

Ольга смотрела на закрывшуюся за ним дверь и горько жалела, что не съела эту его поганую таблеточку. Может, хоть уснула бы. А теперь что? Теперь она будет маяться до утра, вспоминая весь ужас своей стыдной жизни, как бывало уже сто раз в бессонные ночи. До сих пор не забыла! Еще бы. Григорий был немыслимо, невероятно, нечеловечески красив. Так красив, что это даже пугало. На него оглядывались не только все женщины, но и вообще все, у кого были глаза, – дети, мужчины, старики, собаки, кошки, птицы на деревьях. Да что там говорить, – даже тяжелые больные, встречая взгляд его прозрачных зеленых глаз, вмиг забывали свои инфарктные страхи или болевые шоки, замирали, ошеломленные и завороженные, с одинаковыми растерянными улыбками и расширенными зрачками. На него оглядывались все, а он не замечал этого, привык к такому всенародному остолбенению и принимал его как должное. То, что Ольга на него не обратила внимания, Григория заинтриговало – он сам потом в этом признался. Она не стала объяснять, что просто не разглядела его парализующей красоты – даже в очках Ольга видела не дальше вытянутой руки. Не разглядела и не разглядела, это и к лучшему. Оглянулась бы, как оглядываются все, – он бы на нее наверняка внимания не обратил. Тем более, что в их отделении Григорий бывал нечасто, только когда пациенту нужен был психиатр. Да и то могли вызвать кого-нибудь совсем другого. И вызывали, и приходили другие, и совсем не обязательно в Ольгино дежурство.