Будешь моей мамой

Она жила только надеждой на то, что ей удастся Григория выходить. Он просто болен. Его надо вылечить. Ничего, потихоньку, день за днем… Она сумеет. Перетерпит страшные дни и еще более страшные ночи, и настанет время, когда Григорий даже и не вспомнит о таблетках. И все будет хорошо. И тогда он будет счастлив, и она, конечно, тоже будет счастлива тогда…

– Брось ты, – заявил бывший одноклассник Григория, единственный, кто кое-что знал о его зависимости. – Он давно на колесах, кажется, еще на первой практике начал. Ничего ты не сделаешь. И медицина бессильна. Это я тебе как специалист говорю.

Ольга не поверила. Пожалела, что обратилась к нему. Никогда больше ни к кому не обращалась и выхаживала Григория одна.

Сначала было два года беспросветного ужаса и ожидания смерти – его или своей. Потом еще два года выплывания из омута – тяжелого, медленного, с периодическими срывами на дно. Потом Григорий совсем перестал есть таблетки, но вдруг обнаружилась его алкогольная зависимость, и это оказалось ничуть не легче. Как она все вынесла? Как он все вынес?

Ольга сумела не бросить работу. Он сумел не потерять работу, хотя и сильно сдал позиции, особенно в шальные перестроечные времена. Коллеги открывали собственные психотерапевтические кабинеты или уходили в частные клиники или – и вовсе в народные целители. А Григорий в это время потихоньку, с трудом, с натугой, возвращался в нормальную жизнь. А Ольга потихоньку, из последних сил, с трудом и с надеждой тащила его в эту нормальную жизнь. И хваталась за любую работу, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь, и чтобы долги отдать, и чтобы он не заметил, что его зарплаты ему едва на сигареты хватает. Чтобы не закомплексовал, чтобы не сорвался опять случайно в этот омут… Ой, как же трудно все это было!

Но ведь настала она, нормальная жизнь! Ольга помнит свою сумасшедшую, ни на что прежнее не похожую радость, когда она впервые поняла, что не цепенеет от страха, видя в руках у Григория упаковку феназепама или бутылку водки. Уже больше трех лет Григорий не прикасался ни к таблеткам, ни к алкоголю. Сам решил и вслух сказал: «Никогда и ни при каких обстоятельствах».

Ольга робко радовалась, но душа никак не могла забыть того ужаса, в котором жила так долго. И вдруг случилось так, что пришла она домой после работы, а там целая компания за столом – гости пожаловали. Старые Гришины друзья, сто лет не виделись. Само собой – каждый с бутылкой. И Григорий за столом, конечно, дым коромыслом, шум, смех, он в центре внимания, он всегда во всех компаниях в центре внимания был, душа общества, красавец, умница, трепач и запевала… Ольга вошла, глянула на всю эту вакханалию, слегка пожалела, что наверняка все уже сожрали, и что спать пораньше лечь вряд ли получится, и что ковер-то чистить придется… И вдруг задохнулась от оглушающей, огромной, небывалой радости: Григорий разливал коньяк по бокалам, а она не только не испугалась, а даже сначала и внимания на это не обратила, – потому что он был трезв. Он давно уже трезв, и будет трезв, и это называется счастьем.

Счастья опять не получилось. Вспоминая всю свою замужнюю жизнь, Ольга вдруг поняла, что единственной счастливой минутой была именно та, когда она обнаружила, что не боится бутылки в руках Григория. Потому что оставалось еще много всего, чего приходилось бояться.

Трезвый образ жизни почти не изменил его. Он остался эгоистичным, раздражительным, грубым и жестоким. Ладно, говорила она себе. Он просто болен. Он столько лет травил себя всякой гадостью. Это само собой не проходит. Ничего, потихоньку вылечим.

А он, кажется, не собирался ничего менять. Вселенная по-прежнему вращалась вокруг него, и не существовало других мнений, кроме его собственных, и других вкусов, интересов и целей. И ему все мешали. Особенно Ольга.- Ты хоть что-нибудь можешь сделать по-человечески? – Это была его дежурная претензия.

Выходило, что она все делает не так – не так говорит, не так подметает пол, не так одевается, не так смотрит на него… Сначала Ольга старалась все делать так, как он говорил. Но получалось еще хуже – он замечал, что она старается, и жестоко смеялся над ней, издевался, не выбирая слов. Вернее, выбирая самые обидные. Потом она и стараться перестала: старайся, не старайся – все равно ничего у нее не получится. Больше всего Ольга боялась, что кто-нибудь увидит, какой Григорий дома. Это было бы невыносимо. В компаниях-то он по-прежнему подавал себя блистательным и очаровашкой. И по-прежнему бабы вешались ему на шею. Значит, во всем виновата она.

А потом Ольга начала стремительно слепнуть. Она и так своих очков всю жизнь страшно стеснялась, всю жизнь жилы рвала, доказывая, что не хуже других. А тут оказалось, ничего она не может, даже автобус в упор разглядеть, даже собственного мужа на улице узнать. Из отделения она перешла работать в физиотерапевтический кабинет, массажисткой.

– Учиться надо было в свое время, – раздраженно заметил по этому поводу Григорий. – Кому ты нужна без образования? Я тебе всегда говорил: без образования ты никто. Говорил или не говорил?