Будет больно. История врача, ушедшего из профессии на пике карьеры

Нашу компьютерную систему обновили, и теперь (как это происходит 11 раз из 10, когда больница предпринимает попытку упростить нам жизнь) все стало гораздо хуже. Выглядеть определенно все стало круче (и меньше походить на программу для MS-DOS), однако нововведения не исправили ни одну из многочисленных проблем нашего программного обеспечения, а попросту прилепили поверх него красивый интерфейс. Этот вычурный интерфейс расходует так много системных ресурсов наших доживающих свои дни компьютеров, что теперь пользоваться программой практически невозможно, так как все жутко тормозит. Это все равно что лечить рак кожи нанесением косметики, на которую у пациента сильнейшая аллергия.

Все анализы крови теперь находятся в выпадающем меню, и, чтобы заказать один из них, необходимо прокручивать вниз составленный в алфавитном порядке список всех анализов, которые когда-либо заказывали врачи в истории человечества. Чтобы добраться до анализа на цианокобаламин (витамин B₁₂), нужно 3 минуты 17 секунд. А если вместо того, чтобы вручную прокручивать список вниз, нажать на букву «Ц», то все зависает, и ничего не остается, кроме как перезапустить компьютер и чуть ли не повозиться с паяльником, чтобы все снова заработало. В 90 % случаев мы заказываем одни и те же дюжину анализов, и тем не менее вместо того, чтобы вывести их поверх остального списка (даже на сайте ЕasyJet Великобритания идет перед Албанией и Азербайджаном), они разбросали их посреди миллиардов других анализов, которые на моей памяти никто никогда не заказывал. Кто бы мог подумать, что существует три разных анализа на селен в сыворотке крови? Как результат, анализы на витамин В₁₂ я заказываю лишь очень небольшому числу поступающих с анемией пациентов. Если у пациента легкая анемия, то я не стану тратить время, каждый раз по три минуты удерживая стрелку вниз на клавиатуре. Если же анемия тяжелая, то я не стану делать этого уже потому, что к тому времени, как я закончу, пациент будет уже мертвым.

21 июля 2006 года, пятница

Вызвали в гинекологию в пять утра, чтобы составить выписной эпикриз для пациентки, которая должна утром отправиться домой. Это должен был сделать в течение дня ее собственный старший интерн, и я не обязан заниматься этим вместо него. Однако если я не сделаю этого сегодня ночью, то пациентке придется задержаться в больнице еще на какое-то время. Итак, я сажусь и приступаю к делу. Это довольно машинальная работа, так что параллельно я начинаю составлять план мести этому старшему интерну. По дороге назад я замечаю, что в палате пациентки С.Р. горит свет, и я просовываю в дверь голову, чтобы удостовериться, все ли в порядке.

Несколько дней назад я принимал ее в отделении неотложной помощи и положил в больницу с массивным асцитом[51] и подозрениями на образования в яичниках. С тех пор у меня были только ночные дежурства, и я не знал, что с ней стало дальше. Она мне все рассказала. Подозрения на образования в яичниках обернулись диагностикой рака яичников, обнаружением многочисленных метастаз и прогнозом, согласно которому ей остались считаные месяцы. Когда я принимал ее в отделении неотложной помощи, несмотря на подозрения, я всячески избегал слова «рак» – меня учили, что если упомянуть это слово хотя бы вскользь, то пациент его только и запомнит. Не важно, что ты будешь делать еще – достаточно пробормотать слово на букву «р» хотя бы раз, и, с точки зрения пациента, ты на протяжении получаса только и говорил, что «рак-рак-рак-рак-рак-рак». И не то чтобы я хотел, чтобы у пациентки был рак – разумеется, мне хотелось, чтобы его у нее не было. Мы дружелюбно с ней болтали – несмотря на литры жидкости у нее в животе, мешавшие ей нормально дышать, – словно два старых приятеля, которые очень давно не виделись и, встретившись случайно на автобусной остановке, принялись рассказывать, что с ними случилось за эти годы. Ее сын поступил в мединститут, ее дочка ходит в ту же школу, что окончила моя сестра, по моим носкам она сразу же определила, что они от «Duchamp». Я установил ей катетер, чтобы убрать жидкость, и отправил в палату, чтобы ею занялись врачи дневной смены.

И вот теперь она рассказала мне, что они обнаружили. Она заливается слезами от осознания того, что ее скоро не станет. Ее сын окончит мединститут – ее не будет рядом. Ее дочь выйдет замуж – она не сможет помочь ей с планированием свадьбы или разбрасыванием конфетти. Она никогда не увидит своих внуков. Ее муж никогда не переживет ее смерти. «Он даже не знает, как пользоваться термостатом!» – смеется она, и я смеюсь вслед за ней. Я и правда не знаю, что сказать. Мне хочется соврать, сказать, что все будет хорошо, но мы оба знаем, что это не так. Я ее обнимаю. Раньше я никогда не обнимал своего пациента – на самом деле за всю жизнь я обнимал, наверное, человек пять, причем среди них только один из моих родителей, – но я попросту не знал, что еще мне сделать.