Будет кровь

– И все-таки этот Чарлз Кранц что-то значит. Я в этом уверен.

– Возможно, вы правы, – ответил Сэм, попыхивая трубкой. – Но замедление вращения Земли… с этим ничто не сравнится, друг мой.

Главная улица Харвест-Акра представляла собой изящную параболу, усаженную деревьями, от которой во все стороны расходились улочки поменьше. Фонари, всегда напоминавшие Марти иллюстрации в книгах Диккенса, уже зажглись и сияли лунным светом. На подходе к Ферн-лейн, где жила Фелисия, Марти увидел девочку, выехавшую на роликах из-за угла. Она была в широких красных шортах и майке с чьим-то портретом, может быть, рок-звезды или рэпера. На вид девочке было лет десять-одиннадцать, и Марти ужасно обрадовался ее появлению. Ребенок на роликах – что может быть нормальнее в этот безумный день? Этот безумный год?

– Привет, – сказал он.

– Привет, – отозвалась девочка, но изящно развернулась, очевидно, готовясь дать деру, если окажется, что Марти – маньяк-педофил из тех, о которых ее, без сомнения, предупреждала мать.

– Я иду в гости к бывшей жене, – сказал Марти, не сходя с места. – Ее зовут Фелисия Андерсон. Или, может быть, Гордон. Это ее девичья фамилия. Она живет на Ферн-лейн. Дом девятнадцать.

Девочка вновь развернулась, легко и проворно. Попробуй Марти проделать нечто подобное, точно грохнулся бы на пятую точку.

– По-моему, я вас уже видела. Синий «приус»?

– Да, это мой.

– Если она бывшая жена, зачем вы идете к ней в гости?

– Она мне по-прежнему нравится.

– Вы не ссоритесь?

– Раньше ссорились. А когда развелись, подружились.

– Мисс Гордон иногда угощает нас с Ронни имбирным печеньем. Ронни – это мой младший брат. Я больше люблю «Орео», но…

– Но печенье так здорово хрустит, да? – улыбнулся Марти.

– Нет, оно не хрустит. Пока не начнешь жева…

Фонари разом погасли, и бульвар погрузился во тьму. Свет во всех окнах тоже погас. В городе и раньше случались перебои с электричеством, однажды света не было восемнадцать часов, но энергоснабжение всегда восстанавливалось. Марти сомневался, что оно восстановится на этот раз. Может, и восстановится, но у него было предчувствие, что электричество, которое он (как и все остальные) всю жизнь принимал как данность, отрубилось уже окончательно, следом за Интернетом.

– Вот засада, – сказала девочка.

– Иди домой, – посоветовал Марти. – Без фонарей темновато кататься на роликах.

– Мистер? Все будет хорошо?

Своих детей у Марти не было, но он двадцать лет проработал учителем в школе и был убежден, что детям надо говорить правду, когда им уже есть шестнадцать, а когда они младше, как эта девчушка, зачастую правильнее будет солгать.

– Конечно.

– Смотрите! – Она указала на что-то пальцем.

Он проследил взглядом за направлением ее дрожащего пальчика. В темном эркерном окне углового дома на углу Ферн-лейн медленно проявилось лицо, сложенное из теней и светящихся белых линий, как эктоплазма на спиритическом сеансе. Улыбка на круглом лице. Очки в черной оправе. Ручка в руке. Сверху надпись: «ЧАРЛЗ КРАНЦ». Снизу: «39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!»

– И так повсюду, – прошептала девочка.

Она не ошиблась. Чак Кранц проступал в каждом окне всех домов на Ферн-лейн. Марти оглянулся и увидел светящуюся дугу из лиц Чака Кранца, протянувшуюся вдоль всей главной улицы микрорайона. Дюжины Чаков, может быть, сотни. Тысячи, если подобное происходило по всему городу.

– Иди домой. – Марти больше не улыбался. – Иди домой к маме и папе, малышка. Иди быстрее.

Она укатила прочь, колеса роликов шелестели по тротуару, волосы развевались за спиной. Марти смотрел ей вслед, пока ее красные шорты не растворились в сгущавшемся сумраке.

Он быстро пошел в ту же сторону, куда умчалась девочка, под взглядом улыбчивого Чарлза «Чака» Кранца в каждом окне. Чака в его белой рубашке и темном галстуке. Ощущение было не из приятных: словно за ним наблюдала толпа призрачных клонов. Марти был рад, что на небе не видно луны; а что, если бы лицо Чака Кранца появилось еще и на ней? Как бы он справился с этим?

У дома номер 13 он не выдержал и сорвался на бег. Подбежал к дому Фелисии, крошечному двухкомнатному коттеджу, и постучал в дверь. Подождал, вдруг испытав уверенность, что она еще не вернулась с работы, может, осталась на вторую смену, но потом услышал ее шаги. Дверь распахнулась. Фели держала в руке свечу, озарявшую ее испуганное лицо.

– Марти, слава богу. Ты их видишь?

– Да.

В ее окне он тоже был. Чак Кранц. Улыбающийся. С виду – типичный бухгалтер. Человек, который и мухи не обидит.

– Они появились… сами собой!

– Я знаю. Я видел.

– Только здесь, у нас?

– Мне кажется, повсюду. Мне кажется, это почти…

Она обняла его, затащила в дом, и он был рад, что она не дала ему договорить это последнее слово: конец.

2

Дуглас Битон, профессор философии на кафедре философии и религии в Колледже Итаки, сидит в больничной палате и ждет, когда умрет муж его сестры. Тишину нарушает лишь непрерывное бип… бип… бип… кардиомонитора и медленное, затрудненное дыхание Чака. Почти все аппараты уже отключены.

– Дядя?