«Будет жить!..». На семи фронтах

— О-о-о! — удивленно произнес американец и, осторожно, словно взрывчатку, извлекши одну папиросу, стал ее внимательно рассматривать.

Мне показалось, что он не понимает назначения папиросы, и с целью облегчить союзнику изучение столь дивного предмета я достал зажигалку и щелкнул ею, предлагая прикурить. Тут уж любой курильщик понял бы этот жест. Понял его и американец.

— О’кэй! — снова засмеялся он, сунул папиросу в рот и прикурил. Но то ли наш «Беломор» для его изнеженных легких оказался крепковат, то ли он для первого раза затянулся слишком глубоко, только зашелся союзник кашлем, да таким сильным, что в сердцах бросил папиросу на дорогу.

Передохнув и отдышавшись, открыл пачку своих сигарет и, достав одну из них, снова прикурил от моей зажигалки, затем преспокойно сунул пачку обратно в один из своих многочисленных карманов. Так и не удалось нам тогда отведать американского табачка. Пришлось доставать снова свой «Беломор». И тут американец обратил внимание на портсигар, еще под Мурманском подаренный мне кем-то из солдат. Надо отдать должное фронтовому умельцу: сработал он его мастерски. Крышку украшала гравировка: участок Кремлевской стены со Спасской башней, над которой алела красная звезда и развевалось знамя. На знамени — профиль Сталина.

— О-о! Сталин! — уважительно воскликнул американец и что-то быстро начал говорить.

Я пожал плечами. К сожалению, в академии мы учили только немецкий. Тогда американец выхватил у меня портсигар, поспешно запустил руку в карман брюк и извлек оттуда часы на тонкой металлической цепочке. Не спрашивая моего согласия, вложил часы в мою руку, давая понять, что сделка завершена. Свободной рукой похлопал меня по плечу и со словами «рашен», «ка-ра-шо», «бизнес» направился к своей машине. Признаться, нас несколько обескуражил тот бесцеремонный натиск, которому мы подверглись со стороны союзника в майорских погонах.

— М-да, — как-то неопределенно-насмешливо промычал наш политотдельский инструктор капитан Ивченко, подкрепляя свое недоумение исконно русским жестом — запустил пятерню в затылок, отчего фуражка наехала на глаза. — Вот они какие — союзнички. Не успел увидеть — рашен бизнес, рашен бизнес. — Он так умело и интонацией, и мимикой передразнил американца, что мы расхохотались. — Надо было бы ему объяснить, что обмен сувенирами и бизнес — разные вещи. А впрочем, может, для них и вся эта война — своего рода большой бизнес. Как ты думаешь, Фомин?

Оставшуюся часть пути мы оживленно обсуждали, искренними ли союзниками являются американцы и как долго это союзничество продлится.

— Разойдутся после войны наши пути-дорожки, помяните мое слово, — горячился Ивченко.

Мы соглашались, ибо интуитивно чувствовали — но очень-то нас, советских, жалует «дядя Сэм». На эту мысль наводило многое, особенно бесконечное затягивание с открытием второго фронта. Разумеется, мы не знали тогда всей сложности внутриполитической обстановки в США. На президента Рузвельта в «русском вопросе» оказывалось весьма сильное давление, его постоянно толкали на проведение по отношению к нам жесткой линии, а то и на разрыв отношений. В этом же направлении подвергалось постоянному прессингу американское общественное мнение. Отвечая на поставленный советником президента Сэмом Розенманом вопрос о том, к кому прислушивается большинство американцев — к сторонникам углубления советско-американского военного сотрудничества или к их критикам, Джозеф Дэвис, бывший посол США в СССР, в своем письме от 29 июля 1943 г. высказался так: «…суть дела в том, что пестрая банда, куда входят те, кто всегда был против Рузвельта, а также крайние реакционеры и (что довольно-таки странно) некоторые леваки, столковавшись друг с другом после того, как опасность уменьшилась, вышли из своего укрытия, сплотились и обрели отвагу. И вся эта свора подняла дикий визг. Настали собачьи времена. Мы накануне острых политических боев».