«Будет жить!..». На семи фронтах

Командир батальона выслушал, заметил:

— Увлекся ты, доктор, не тем, чем надо…

Я возразил, стал убеждать, и он согласился, надеясь, что еще одного воздушного бойца приобретет с помощью медицины.

Но, увы, мои усилия оказались тщетными. В самолете Хренов забился в угол, и никакими стараниями нельзя было заставить его встать с места. Лишь на втором круге товарищи все-таки вытолкали его на крыло и заставили прыгнуть. Парашют раскрылся, боец приземлился нормально, но, когда я подошел к нему, он лежал без движений. Определил его в лазарет, тщательно осмотрел, но ничего не обнаружил, что могло бы обеспокоить. Заподозрил, что у красноармейца расстройство психики. Решил понаблюдать за ним несколько дней.

Вскоре Хренов оправился от потрясения, и я заговорил с ним о прыжках, о том, что он прекрасно справился с задачей. Хренов сразу изменился в лице, задрожал как осиновый лист, понес чепуху. Его товарищи говорили, посмеиваясь, что упоминания о прыжках вызывают у него «медвежью болезнь».

Что было делать? Я пошел к командиру батальона и твердо заключил:

— Красноармейца Хренова необходимо перевести в стрелковую часть!

Так и поступили. Убывая от нас, Хренов пообещал, что в пехоте будет храбро сражаться с врагом. Быть может, кое-кто из его товарищей и сослуживцев — бывалых десантников и сомневался в этом, не знаю. Я же думал о другом: к подбору людей в воздушно-десантные войска надо подходить особенно требовательно.

Конец января 1942 года был знаменателен для меня тем, что я едва не сменил профессию… Дело в том, что у нас на военном факультете мединститута общевойсковую и специальную тактику преподавали довольно здорово. Многие занятия, например, проводили представители Военной академии имени М. В. Фрунзе. И вот как-то на тактических учениях, во время которых дел у меня оказалось немного, капитан Жихарев попросил помочь ему отработать карту. Когда в конце учения начальник штаба бригады майор В. Н. Кошечкин проверил ее, сразу поинтересовался, кто наносил обстановку.

Жихарев указал на меня.

— Откуда у вас такие навыки? — поинтересовался майор.

Пришлось пояснить. Тогда он еще раз внимательно изучил мою работу, задал несколько вопросов и вдруг предложил, переходя на «ты»:

— Место твое в штабе! Как раз сейчас требуется начальник оперативного отделения. Переаттестуем быстро — это я беру на себя. Как сам-то смотришь?

Предложение озадачило. Если учесть мою любовь к медицине, можно себе представить, как не хотелось менять профессию. С другой стороны, я понимал: идет война — жестокая, суровая, и надо быть там, где ты полезнее. Так и ответил начальнику штаба.

— Молодец, — обрадованно сказал он. — Сейчас же идем к командиру бригады.

Подполковник Федор Степанович Омельченко выслушал своего начальника штаба с легкой усмешкой.

— Ну спасибо, — сказал он, — Выручил бригаду, нашел оперативника…

— А что, разве плохой штабист? — не уловив иронии, спросил Кошечкин. — Посмотрите, как карту оформил, да и тактику знает неплохо…

— Вижу, что подготовлен… Хорошо, пусть Гулякин в штаб идет, а тебя мы в начмеды определим…

— Смеетесь…

— Вот в том-то и дело, что смешным это кажется… Скажи, кого мы назначим вместо Гулякина?

Кошечкин пожал плечами, неуверенно ответил:

— Пришлют, может…

Обращаясь ко мне, комбриг спросил:

— Сколько лет вы учились, чтобы стать врачом? Я имею в виду институт…

— Чуть больше четырех…

— Это в военное время, а в мирное все пять — так, кажется?

Я подтвердил.

Тогда комбриг, обращаясь к Кошечкину, спросил, сколько лет требуется на подготовку командира взвода. Тот ответил, что в мирное время — два года, а в военное — шесть месяцев. И прибавил, что предложил мне переход, не подумав.

— А доктору делать, что ли, нечего? — продолжал комбриг. — Взгрею Жихарева за то, что от непосредственных обязанностей отрывает… Конечно, народ у нас в перерывах между боями почти и не обращается в медпункт. Так ведь в окрестностях много людей, которым нужна помощь. Ко мне не раз обращались, просят врачей выделить, коль уж здесь стоим. Буду направлять к вам…

И действительно, в скором времени пришлось организовать прием местных жителей. Очень многим удалось помочь. А один случай был просто близок к курьезному.

Как-то на прием пришла женщина с жалобой на боль в глазах. Осмотрев ее, я определил, что это острый конъюнктивит. Поинтересовался, пыталась ли лечить. И услышал то, что заставило удивиться.

— Ой, где только не была! — говорила женщина. — В Ленинград до войны ездила, специалистам показывалась, даже к профессору попала на прием. Поглядите — заключения, рецепты.

Я, признаться, растерялся. Мог ли соперничать с такими светилами? А лекарства? Мы получали медикаменты, необходимые только для лечения раненых. Потому смог предложить лишь пасту Лассара. Рассказал, как ею пользоваться. Вот и вся помощь.

Прошло некоторое время, и женщина появилась снова.

— Вот уж спасибо! — заговорила она с порога. — Сколько меня лечили, и все без толку, а вы, военные, сразу помогли. Попейте молочка, свежее, только подоила коровку… Вам ведь не дают. Дом вспомните, в доме-то без молока нельзя…