«Будет жить!..». На семи фронтах

— Тогда разрешите послать за ним? — спросил Крыжчковский.

— Побыстрее посылайте, — приказал Барабанов.

— Сходите, Гулякин, — велел мне Крыжчковский.

М. А. Кунцевич всего несколько месяцев назад был назначен дивизионным врачом. Жил он неподалеку. Я едва разбудил его. Не сразу он понял, что говорил я ему.

— Что? Кто ждет? — спрашивал Кунцевич. — Генерал?

Мгновенно оделся, сказав, что только вернулся из поездки но частям и страшно устал.

В ординаторскую он вошел первым. Генерал начал с нагоняя:

— Я сегодня объездил все медицинские подразделения, вплоть до батальонных медпунктов. Много беспорядков. Вы руководите подчиненными или нет?

— Все у нас в порядке, — попытался возразить дивизионный врач.

— А простудные заболевания? Это что, нормальное явление?

Кунцевич не нашел ничего в свое оправдание и напомнил, что он не имеет опыта руководства, до войны был старшим преподавателем кафедры биохимии Военно-медицинской академии…

— Нечего ссылаться на отсутствие опыта, — сказал генерал. — Я тоже служил в академии. Так вы способны справиться со своими задачами?

— Нет, — едва слышно ответил Кунцевич.

— Хорошо. Я поставлю вопрос об отстранении вас от занимаемой должности и возвращении на преподавательскую работу, но пока требую: наведите порядок! Если нужно, обращайтесь, поможем… У меня все.

Барабанов встал из-за стола.

— Товарищ генерал, ужин готов, — сказал Крыжчковский. — Останетесь поужинать?

— Спасибо, мне некогда, — отрубил Барабанов и, попрощавшись, вышел. Через минуту его «виллис» отъехал от здания школы.

В ординаторской долго было тихо. Кунцевич не скрывал своих переживаний. Конечно, не совсем удобно было получать нагоняй на глазах у подчиненных, но он, видно, еще не осознал, что является нашим начальником, и остался в душе преподавателем — мягким, умеющим в спокойной форме объяснять материал, обладающим чувством юмора, но не научившимся повелевать и требовать.

Успокоившись, Кунцевич приказал составить списки всего, что необходимо батальону, а потом как бы подвел итог:

— С простудными заболеваниями надо, безусловно, кончать. В этом генерал прав!

Мы бросили на борьбу с эпидемией все силы, но она поддавалась медленно. Мне пришлось, как и многим нашим врачам, несколько раз побывать в Дерюгине в целях оказания практической помощи госпитальному взводу. Однажды я отправился туда, чтобы осмотреть прооперированного тяжелораненого офицера и навестить бывшего своего сослуживца врача Бориса Губчевского. Этот поход запомнился особо…

Раненый лежал в помещении заводоуправления, в небольшом двухэтажном здании. Туда я и направился в первую очередь. Когда оставалось до него около сотни метров, услышал выстрелы. Звякнув, вылетели стекла на первом этаже. Я побежал вперед, толкнул дверь и оказался в коридорчике, который заполнили раненые.

Попытался выяснить, что случилось. Мне молча указали на одну из палат. Заглянул туда и увидел лежащую на полу Таню Горюнову. Возле окна боролись двое. Борис Губчевский — его я узнал сразу — пытался удержать бившегося в сильном возбуждении того самого тяжелораненого офицера.

— Да помогите же! — кричал Борис. — Надо успокоить его!

В палату вбежали санитары и уложили раненого на койку, я же склонился над Татьяной.

— Я жива? — спросила она, приоткрыв глаза, и тут же пояснила, указав на офицера: — Он стрелял в меня.

Оказалось, что тяжелораненый неожиданно в бреду стал подавать какие-то строевые команды, кричал, что его атакуют гитлеровцы, а потом выхватил пистолет и стал стрелять. К счастью, в таком состоянии он не мог прицелиться. Первой вбежала в палату Таня Горюнова. Офицер выстрелил в ее сторону, и она упала, потеряв с испугу сознание.

Пистолет отобрал подоспевший Борис Губчевский, который лежал в другой палате.

Меня удивило, каким образом у раненого оказалось оружие. Позднее выяснилось, что пистолет принес офицеру кто-то из его бойцов. Он сунул под подушку командирскую сумку, в которой и находилось оружие. Пистолет был в разобранном виде, но раненому не составляло труда собрать его — за время службы движения пальцев рук были доведены до автоматизма.

Хорошо, что не случилось беды.

На следующий день командир медсанбата собрал нас на совещание и еще раз напомнил о правилах внутреннего распорядка, и прежде всего о хранении оружия.

— Вы знаете, в каком состоянии поступают к нам люди. Иные в шоке, а иные чрезмерно возбуждены. Разве можно допускать подобную бесконтрольность? Потрудитесь интересоваться, что приносят раненым их сослуживцы.

16 марта утром в медсанбат доставили сразу двенадцать раненых. Я был удивлен — ведь давно уже было тихо на передовой.

— В разведку ходили, — сообщил санинструктор, который сопровождал группу. — Троих вот пришлось с нейтралки выносить. Состояние тяжелое. Долго пролежали. Помощь всем оказана, насколько было возможно.

Бригады приемно-сортировочного взвода приступили к работе. Я же решил осмотреть тех троих, что пролежали на нейтральной полосе.

Первым на стол положили гвардии рядового Машукова. Далеко не каждого из своих пациентов удалось мне запомнить по фамилии, но этот врезался в память особо.