Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти

– Я тут выяснил кое-что про твоего знакомца, – вместо приветствия сказал он. – То есть это Билл Парсонс, помощник мой, выяснил. Дела у твоего Гарри Росса – хуже некуда. Думаю, папашина идея изменить завещание ранила его в самое сердце. А потом нет никаких сомнений, что старый Росс питал подозрения насчет отношений сынка с миссис Росс. И сказать по правде, Арнольд, она и впрямь вела себя безрассудно. В конце концов, юноша хорош собой, и если намерением ее было всего лишь отвезти ему денег, как они оба божатся, отчего бы ей не послать их почтой? У себя дома старый Росс, конечно, был царь и бог, но над почтой ее величества он не властен! Или из Лондона могла отправить их заказным письмом. Единственное, чего никак не стоило делать, так это приезжать к парню на дом!

– И все-таки, – не согласился я, – они вроде бы никогда не назначали свиданий. Однажды ей пришлось целый час его дожидаться.

– Человеческое сердце, – изрек Крук, толстым пальцем ткнув себя в нос, главенствующий на его хитроватой физиономии, – оно обманчиво, это во-первых, а во-вторых, крайне порочно. Говорят же, не так ли, «заметь себе ссылаться может черт на доводы Священного писания»[4]. И поверь мне, лучше черта с этим никто не справится. Вот если бы она всегда заставала сынка дома, тогда папаша Росс и впрямь счел бы, что у него рога, а ему и так головной боли хватало.

– Что-то тут не вяжется, – сказал я. – Хорошо бы этот твой Парсонс разобрался с тем, как Гарри Росс провел ту ночь, когда произошло преступление. Сам он поет, что поспел на последний поезд, сделал пересадку и в Лондоне был около полуночи. Однако Кенуорд, свидетель беспристрастный и незаинтересованный, клянется, что видел его на вокзале примерно в восемь тридцать утра. Я сверился с расписанием, и это как раз то время, когда на вокзал «Виктория» приходит первый лондонский поезд, «рабочий», как его называют.

– То есть мысль твоя состоит в том, что он был у папаши и укокошил его?

– У кого-то он был, это определенно, и не хочет об этом распространяться. Если не у отца, то где же?

– Сдается, тебе не терпится увидеть, как он раскачивается, а? – ухмыльнулся не без злорадства Крук.

– Уж лучше он, чем бедная миссис Росс.

– А леди-то сама в курсе, как заботит тебя ее будущее?

Я почувствовал, что краснею.

– Откуда? Для нее я всего лишь безымянный присяжный заседатель, один из дюжины. Я с нею, конечно, знаком, но не более того.

Крук покачал головой:

– Не обольщайся, Арнольд. Шла бы речь о мужчине, тогда да. А женщины – это совсем другое. Логики они лишены, но зато обладают качеством, зачастую более полезным, чем логика. Можешь назвать это инстинктом. Женщина, которой грозит смертная казнь, каждого из заседателей рассмотрит самым внимательным образом и оценит, потому что в его руках ее жизнь. К концу процесса она скорее всего уже знает, кто из них ей непримиримый враг. Если миссис Росс сообщили, что один человек спас ее от единодушного приговора, думаю, она сразу же догадалась, кто ее благодетель. Ни на секунду не воображай, что ты для нее незнакомец. В ее сознании ты связан с самым страшным переломом, какой только бывает в судьбе. Такое не забывается. Она и через десять лет тебя узнает на улице, если, конечно, будет в состоянии кого-то узнать.

– Я вот как раз думал, – робко спросил я, – стоит ли мне навестить ее? Или лучше остаться в стороне? А?

– Хочешь сладить с женщиной, Арнольд, помни, что второе имя ее – Тщеславие. Это касается всех, включая самых достойных. И не они в этом виноваты. Так их создал Всевышний нам на удачу. Это орудие, благодаря которому мы можем хоть как-то с ними управиться, они ведь как ртуть, женщины! – Тяжко вздохнув, он уперся подбородком в свой огромный кулак. – Вот она этакая в одну минуту и совсем другая в другую! Да, нам повезло, что правит ими тщеславие. Только оно не дает им совсем сбиться с курса. Кстати, так ты решил? – Была у него сбивающая с толку привычка возвращаться в разговоре к вопросу, давно забытому.

– Что именно?

– Решил ты на ней жениться?

– Я, должен тебе сказать, обручен совсем с другой девушкой, – сообщил я.

– Вот как? Да, значит, положение усложняется. В этом деле вообще все непросто. Прежде всего могу тебе сообщить, что твой птенчик попал в переплет. Он играет. На скачках. А букмекеры – совсем не та публика, с которой полезно ссориться. И, думаю, папаша Росс не испытывал никакого сочувствия к тем, кто водил с ними компанию.

– Так, значит, Гарри позарез были нужны деньги! – воскликнул я. – А мне он этого не сказал.

– А ты думал, он с ходу перед тобой всю душу раскроет? – усмехнулся Крук. – Преподнесет на блюдечке с голубой каемочкой? Нет, помнишь, что нам заповедовал дьявол? Блажен не ждущий милостей… Хочешь добиться чего-нибудь – встань, выйди и поработай!

– Значит, ты думаешь…

– Ну-ну-ну! Не за то мне платят, чтобы я думал, а за то, чтобы спас даму, если такое возможно. Думать – дело чреватое.