Будни

Прошлый год, встретившись вот так, лоб на лоб, они остановились бы на тропе, и Онисим полез бы за табакеркой. «Зачем это он ходит в Нименьгу, когда там вовсе нет крысы?» — «Ученый человек. Мало ли. Вон у него книг-то сколько…» — «Ученый-то ученый, а все-таки…» Молчание. Ничего не решив, они на второй день все-таки встретились бы снова: «Не поймешь. Вроде какой-то кочующий. Жил во всех больших городах!» — «Да, теперь ездят…» — «Ездят… Пускают таких в леса…» Оба ревниво осматривали бы сосны.

…Гроза выскакивает из-за дерева и бросается к нему. Большая, широкогрудая, с веселыми желтыми глазами, она подпрыгивает, лижет его в лицо, его руки, потом падает на землю и катается, все время не спуская с него плутовато-веселого взгляда.

Он стоит не двигаясь и чувствует, что Гроза вовсе не была ему ненавистна, он не любил и не любит только ее хозяина; и что вот сейчас, глядя на нее, валяющуюся под ногами, как делает это Гроза всегда, когда долго его не видит, он просто уважает ее. В ней даже есть что-то неуловимо напоминающее Лыска.

Он наклоняется к Грозе, грубовато-ласково гладит ее и ворчит:

— Обрадовалась. Хорошая собака. Хорошая собака. Ну, иди!

Легонько ударяет ее в бок и кивает на лес.

— Иди-иди.

Гроза отбегает несколько метров, смотрит назад, видит, что Онисим не идет, останавливается и виляет хвостом.

— Давай-давай! — машет рукой Онисим.

С полминуты Гроза смотрит еще на него и скрывается в лесу.

Онисим быстро пробирается на свой путик. Потом сидит на берегу Шивды и берестяным ковшиком прихлебывает холодную, пахнущую смородиной воду.

Глава девятая

Вечером, возвратившись с работы, Манос сообщил, что теперь у него есть помощник из ребят. Сам он может освободиться и съездить с Андреем Петровичем на Модлонь. Манос пошел обрадовать этим Шмотякова, но того в шалаше не было. Надвигалась ночь.

— Не беспокойся, — сказал Онисим. — Он уж много раз ночевал под елкой. Смелый.

— Удивительное дело, — покачал головой Манос, — первые дни так он просто по берегу идти боялся. От грома чуть не умер. — Подумав, Манос заключил: — Все-таки не отпущу больше одного.

Он достал из кармана клочок бумаги и не спеша написал на нем:

«Андрей Петрович, у меня без вас скука жизни. Сообщаю радость. Ваша знакомая дамка вернулась из района. Ура! Вечером ждите меня, кое-что для Вас приготовил».

Онисим спрятал записку в карман.

Шмотяков вернулся на второй день к обеду. Онисим выходил из леса навестить избушку, но ему не показался. Издали видел дым его костра.

В этот день Манос сообщил, что на пожар пришли из Редьи. Беседовал с ними: «Как к государственной собственности относитесь?» Молчат. «А если до Нименьгского завода дойдет, до штабелей?» — «А нас худо оповестили». — «Как? От нас человек приходил!» — «Был человек, сказал жителям двум-трем и сразу ушел. Порядком даже не поняли, где горит. У нас кругом горит. Люди и так все время на пожарах». Сразу виден саботаж, заключил Манос.

Он подошел к шалашу и поздоровался с Шмотяковым за руку.

— Завтра на Модлонь, Андрей Петрович!

Шмотяков удивленно вскинулся на Маноса:

— Кто тебе сказал? Нет, я уже решил туда не ехать. Мне удалось хорошо поработать на Нименьге. Завтра опять сюда.

— Успеете, — сказал Манос. — Я знаю, вы стесняетесь меня беспокоить. Напрасно. Как это — быть в лесу и не посмотреть Модлонь! Пока мы ездим, Михайла прибудет. В Нименьге не крыса. Вы должны работу проделать на значок.

И не дав Шмотякову ответить, Манос отошел. Онисим стоял поблизости и слышал весь разговор.

— А ведь на Модлони-то, Андрей Петрович, самая ондатра, — сказал он. — И съездите. Посмотрите. Ребятишки ужо на выходной придут. С ними время проведете. Что-нибудь расскажете. Спешить-то вам куда?

По лицу Шмотякова пошли красные пятна. Чувствовалось, что Манос порядком ему надоел.

— Чудак ваш Прокопий Сергеевич, — сказал он. — Я его вовсе не просил ни о чем.

Шмотяков сидел у костра и ковырял сапогом землю.

«А белое-то пятно смыл!» — подумал Онисим, осматривая его голенища.

Манос сдержал слово. Отправив свой отряд с помощником, он в полной готовности подошел к шалашу.

— Ну, Андрей Петрович, пора! Поедем до Никонова стожья на плоту, а там кривушек верст на семь, прогуляемся лесом. — С этими словами Манос собрал в сумку вещи Шмотякова, положил туда каравай хлеба и сумку взял себе на плечо.

— Пошли! Может быть, под елкой ночевать придется, захватите вашу накидку.

Как ни старался Шмотяков отговорить Маноса, тот только улыбался и махал рукой.

— Будет вам. Я и в колхозе договорился, разрешение взял. Дед, где у тебя плот? А! Знаю, Розка!

Манос шел по берегу озера и подсвистывал собаку. Шмотяков неохотно следовал сзади.

Онисим провожал их.

Манос наломал охапку еловых сучьев, положил их на плот и кивнул Шмотякову.

— Будьте при месте!

Шмотяков сел на сучья и взял между коленей двухстволку. Он был смущен и рассеян.

Манос поймал на берегу собаку (плот в это время немного отошел) и бросил ее Шмотякову.