Будни анестезиолога

На учете не состоит. Амбулаторно терапевта, невролога, кардиолога, ИМ, ОНМК, СД, БА, ЯБ, отрицает.

Как многие гуманитарии он немного слаб в точных науках, в частности в математике:

Состояние пациента тяжелое сознание на уровне ступора, баллов по шкале ком Глазго = 4+2+5=13, что соответствует умеренному оглушению.

Вопрос — оглушению кого? Больного или доктора?

Хирургия

Никто нигде и никогда не любит начмедов. И это чувство обычно взаимно, начмеды тоже не любят своих врачей. Вот если бы достался коллектив получше, все было бы хорошо. Исключение из правила я знаю только одно — наша больница. Мы своего начмеда любим. И есть за что. Думаю, что с таким начмедом нам ничего не страшно и мы можем смело делать все что угодно.

С утра на столе в ординаторской нашей реанимации нахожу историю болезни некой бабушки. Самой бабушки в списках живых пациентов реанимационного отделения не числится, видимо, перевели бабушку лечиться на отделение, а историю забыли отдать. Или умерла, а отдать историю дежурному врачу опять-таки забыли. Накануне был праздник, никто не вспомнил. История толстая, есть что почитать. Читаю с самого начала. Бабушка лечится на терапии, черт его знает от чего, не совсем понятно, да это и не важно, в 88 лет найдется причина и найдется что полечить. Неожиданно бабушку переводят в реанимацию с подозрением на желудочное кровотечение. Бабушку пару дней назад утром осматривает наш замечательный хирург, заведующий отделением. Читаем его запись. Ярко описывается какая-то катастрофа в бабушкином животе: Живот вздут, резко болезненный, перистальтика не выслушивается, шум плеска, симптом Щеткина. Предполагается диагноз: «мезентериальный тромбоз», и дается указание: «готовить бабушку к операции». Бабушка всегда готова, судя по записям невропатолога, ей уже все равно, она не очень-то и понимает, где находится, что происходит вокруг и что с ней делают и делать собираются.

Переворачиваю лист в уверенности, что на следующей странице найду протокол операции. Плюс наркозную карту, осмотр анестезиолога и прочие сопутствующие бланки. До жути любопытно, что там нашли в бабушкином животе. Но странное дело — нету. Нет ни протокола, ни осмотра анестезиолога, только в 23–00 непонятная краткая запись дежурного хирурга, что с бабушкой вроде все не так уж и плохо и в экстренной операции она не нуждается. Листаю дальше. На следующий день описан подробнейший осмотр нашего замечательного заведующего хирургией. Запись начинается со слов: «Вторые сутки после оперативного лечения. Жалобы на боли в области послеоперационной раны, в местах стояния дренажей». Написано, что живот не болит, перистальтика прекрасная, кишки журчат, из них выходят газы и все остальное, чему положено выходить из кишечника.

Следующая запись оставлена реаниматологом: раз все хорошо, больная переводится на терапевтическое отделение. Наверное, думаю, опечатка, после операции — на хирургическое. Значит, спасли еще одну человеческую жизнь. Но сохраняется интерес: что же все-таки такое сделали бабушке, от чего сразу ей стало легче, да и вообще, что с ней было? Наверное, протокол операции просто забыли вклеить. Любопытство всегда заставляет делать лишнее, и иду я искать по больнице эту бабушку, а заодно отдать историю на отделение. Нашел, и нашел действительно на терапии, но не саму бабушку, а ее трупик. Нашел, правда не в палате, а в так называемом полулюксе, а точнее, в закутке коридора у грузового лифта. Этапность в лечении у нас на высоте, и потенциально готовых к вывозу в морг кладут именно туда. Зачем потом смущать пациентов и катить каталку с трупом через весь коридор? Медсестры поняли, что труп скоро придется вывозить, и сразу определили бабушку поближе к выходу.

Ладно, может быть хоть по расположению дренажей попробую догадаться, что за операцию сделали бабуле. И тут очередной тупик. Осматриваю живот трупика и не вижу никаких на нем следов хирургической активности, кроме довоенного рубца от аппендицита. Ни шва, ни дренажей. В былые времена старые хирурги говорили: лучшая операция — это та, которая не сделана. И с этим утверждением можно согласиться, но ведь не настолько? И понимаю, что мне надо срочно сделать один телефонный звонок.

Звоню знакомому психиатру.

— Что случилось?

— Да ничего, ты просто поговори со мной. Если что-то покажется странным, скажи.

Рассказываю историю, спрашиваю: у меня это поехала крыша или такое возможно? Доктор по телефону затрудняется ответить, просит:

— Ты бы зашел завтра, поговорим, а пока выпей что-нибудь, валерьянки например.

— Валерьянки нету, есть аминазин. Галоперидол где-то есть в таблетках. Есть водка.

— Не, галоперидол не пей, водки тоже. Приходи завтра.