Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Элизабет тоже посмотрит с осуждением.

Единственным представителем семьи Уилзи, кто воспримет новость о совершении нелепых поступков во имя некстати накрывшей любви, со смехом, а то и с хохотом, будет – вполне ожидаемо – Терренс.

Не ему, конечно, иронизировать по поводу странностей любви и преград, стоящих на пути к счастью.

Но тот, кто способен прийти на чужую свадьбу с твёрдым намерением увести жениха, оставив невесту в гордом одиночестве, явно понимает всю сладость фразы «правила существуют для того, чтобы их нарушать».

Терренс мог бы понять, да.

Однако, во избежание неприятностей, Энтони ни с кем – даже с лучшим другом, неоднократно становившимся могилой его секретов – мыслями не делился, предпочитая разбираться с наплывом информации самостоятельно. Судя по тому, что определённости в его жизни не наблюдалось, так себе разбирался.

По документам Энтони легко было просчитать его возраст. Чуть менее чем через полгода он собирался праздновать первую по-настоящему значимую – после совершеннолетия, самой собой – дату.

Двадцать пять лет.

Глядя на официальные бумаги, зафиксировавшие дату его рождения, Энтони вспоминал нелестное замечание относительно стариков, остававшихся на второй год не менее пяти раз и едкий тон, коим это предписывалось произносить.

Энтони совершенно не считал себя старым, но мысль о разнице в возрасте его слегка раздражала.

Не убивала решимости, но заставляла тщательно анализировать поступки, не совершая опрометчивых шагов.

Энтони неоднократно вспоминал слова Терренса о людях, что напоминают произведения искусства. Хочется любоваться, не зная, каковы они в реальности, потому что впечатление испортить при реальном общении – дело двух секунд.

Тот, кого своим обожанием возносишь на пьедестал, должен в итоге оказаться лучше, перебить поставленную планку. Если он окажется хуже, всё восхищение испарится, будет обидно.

В некоторых случаях – больно.

– Поверь эксперту, я знаю, о чём говорю, – замечал Терренс, глядя на друга с тайным превосходством.

Тогда они ещё были школьниками и сами готовились вот-вот покинуть стены учебного заведения.

Те же восемнадцать лет, схожий багаж знаний и жизненного опыта.

Энтони мог посмеяться приятелю в лицо, заявив, что тот много воображает, но не делал ничего подобного. Он не сомневался, что Терренс действительно знает. Личная жизнь последнего к восемнадцати годам напоминала бразильский карнавал, отражённый в многочисленных ярких красках, присущих тем или иным эмоциям, а ещё обагрённый кровью Кейтлин Эмилии Бартон, имевшей несчастье безответно влюбиться и пытавшейся привязать объект любви к себе столь странными методами.

Специфическая картинная галерея мистера Уилзи-среднего насчитывала определённое количество экспонатов, часть из которых теперь висела в тени, оставшись данью прошлого.

В настоящем у Терренса был всего лишь один экспонат. И если на остальные имелся определённый прайс-лист: цены росли и стремительно падали в зависимости от того, в каком настроении находился владелец и какие случаи из совместного прошлого вспоминал, то у его обожаемой картины в описании было обозначено всего одно слово. Бесценный.

Это распределение по залам служило отличной демонстрацией того, какие картины в жизни оказались хуже после пристального изучения, а какие превзошли все ожидания.

Иногда Энтони действительно верил в закономерность системы, которой придерживался лучший друг.

Иногда списывал всё на банальное совпадение.

Всё равно он смотрел на Альберта иначе, к картинам приравнять не пытался. Да и на чужой опыт старался не ориентироваться.

То, что они с Терренсом дружили почти два десятка лет, не делало их одинаковыми, а, значит и проходить по единому сценарию их истории просто не могли.

Там, где Терренс действовал стремительно, поддавшись порыву эмоций, Энтони предпочитал заниматься аналитической деятельностью – тщательным планированием с подбором, как минимум, десяти вариантов. Он всегда отличался здравомыслием и способностью сохранять спокойствие в форс-мажорных обстоятельствах.

Не стоило отступать от привычной тактики теперь.

Он повторял эти слова, как заклинание, по несколько раз в день. У него получалось настроиться на нужную волну, но уверенность рушилась, стоило только оказаться на территории школы и увидеть Альберта.

Приезжая в школу почти каждую неделю, Энтони не упускал возможности побродить по коридорам в ожидании, когда Рейчел окончательно освободится, и они вместе отправятся на традиционный – для Кларков – семейный пятничный ужин.

Прогуливаясь, Энтони несколько раз притормаживал у дверей актового зала и наблюдал за представлением, разворачивающимся на сцене. Он терял счёт времени, видя Альберта.

Когда там выступали другие, он разворачивался и уходил, понимая, что не настолько увлечён театральным искусством, чтобы смотреть на жалкие потуги непрофессиональных актёров.

Альберт мог стоять на сцене, ничего не говоря и не делая. На него бы Энтони глядел и просто так.