Будни добровольца. В окопах Первой мировой

– Больше не можешь? Да, парень, ученье есть ученье… – Он поворачивает назад. – Ну, давай уже. Или хочешь полежать? Ну, я пошел, короче, ты ковыляй там следом.

Райзигер, наконец, совсем один.

«Тьфу ты черт, вот же каторга! И пить охота! Но где же пехота? Должно же здесь быть что-нибудь попить».

Райзигер недолго сомневается: «А что мне будет? В конце концов, я молодой солдат, могу иногда и заблудиться».

Делает несколько шагов вправо, за угол траншеи.

Вдруг останавливается. Испуган. Перед ним человек. Тот не двигается, даже не поворачивает к нему головы, тихо покашливая.

Ага, пехотинец!

Райзигер (застенчиво):

– Добрый вечер.

Пехотинец наклоняет голову немного в сторону:

– Из артиллерии?

Начинают разговор.

Так-так, артиллерист, доброволец, впервые здесь, в окопах? Это было настоящее угощение для старого воина. Он начинает рассказывать. Хвастать.

Да, здесь война! Отличная штука!

– Вы, артиллеристы, понятия не имеете, как у нас тут всё. Постой против французов день и ночь – тогда ты, дорогой, кой-чего испытаешь!

Райзигер мало что понимает. Глядя на человека, плотно закутанного в шинель, с винтовкой, прислоненной неподалеку к стенке, он не может понять, почему война здесь должна быть такой уж жестокой. Первая вражеская траншея всего в двухстах метрах отсюда? Замечательно. Это действительно не расстояние.

Но в чем опасность?

Ощущение полной безопасности. Двести метров?

– Конечно, тут надо быть начеку, а то францман[4] вдруг – скок! – и сцапает, – говорит пехотинец. – Конечно, у нас тоже сильные потери, – добавляет он.

Потери?

Райзигер прислушивается. Ни выстрела. Потери, а стрельбы нет? Ох парень заливает. Еще и об артиллерии так пренебрежительно отзывается. Неприятно.

Райзигер оборачивается и прощается. «Ну что ж, хуже уже не будет».

Вернувшись на место строительства наблюдательного пункта, он никого не застал. Видит натасканный материал, но остальные, похоже, вернулись назад без него. Охватывает беспокойство: будет скандал. Или попробовать догнать их до того, как они попадут на позицию? Побежать поперек поля? Тогда непременно успею.

Колеблется одно мгновение. Унимает поднимающуюся тревогу, взбирается по задней стенке рва, становится наверху, в чистом поле. Недолго смотрит в сторону врага, потом поворачивается спиной и идет к батарее. Идти по полю намного легче, чем окопами. Луг с короткой травой и застывшей землей. Можно шагать бодро.

Несколько раз встречаются ямы с темными краями, заполненные белыми кусками извести.

Райзигер всматривается в них: ага, вот тут что-то прилетело.

Прошагав так около десяти минут, он остановился. Вдруг стало жарко. Перед ним люди! Плашмя кидается на землю. На миг закрывает глаза, снова открывает, проверяет: да, перед ним люди! Пересчитывает: видно троих. Лежат в ряд: двое на животе, третий на коленях. Винтовки наизготовку, дула нацелены примерно на него.

Охватывает страх. Враги? Не может быть. С другой стороны, что тут немцам делать, посреди открытого поля? Он приподнимается и хочет их окликнуть. Но тут сумерки разрывает вспышка осветительной ракеты. И он утыкается лицом в траву.

Нет ли тут где-нибудь подходного окопа? Ничего не видно. Что ж, ничего не остается, как обнаружить себя перед теми, что впереди.

– Привет, – шепчет он. – Камрады, я из наших.

Те лежат неподвижно, продолжая целиться своими дулами в него. Он повторяет то же самое, на этот раз погромче.

Ответа нет.

Подползти бы к ним на животе. Это максимум метров тридцать.

Не по себе. Но что толку? Не оставаться же здесь.

Так что ползком вперед. Медленно. Замедляя каждое движение тела.

До солдат уже не больше шести шагов.

– Камрад, – шепчет он.

Ответа нет.

Теперь уже страшно. Должно же быть какое-то понимание! Варианта два: либо сейчас подпрыгнуть и пробежать мимо них в сторону позиции, либо одним прыжком упасть рядом с первым, чтобы он хотя бы не успел повернуть винтовку.

Второе разумнее.

Райзигер отталкивается руками от земли и вмиг оказывается рядом с тем солдатом. Припадает к его уху и говорит:

– Камрад, здесь же нельзя спать. Представь, сейчас пришел бы офицер.

Ответа нет.

Камрад всё так же упорно держит винтовку перед собой и даже не поворачивает лица.

Райзигер толкает его:

– Эй, говори уже, скоро рассветет.

Ответа нет.

Тогда Райзигер дотрагивается до его правой руки.

Ледяная.

Он отдергивает руку и встает на колени. Ах вот оно что. Вот оно что, он мертвый, что ли?

Осторожно присматривается ко второму и третьему.

Все они неподвижны. Винтовки наготове, двое на животе, третий на коленях.

Все мертвые? Ни одна голова не наклонилась, ни каска не упала, ни даже палец не отстал от приклада винтовки. Вот так же, как в детстве Райзигер часто видел на плацу, лежали три пехотинца, готовые к бою, лицом к лицу с врагом, отменно построившись.

Только, ох, вот ведь, они были мертвые.

Первые мертвецы, которых видит на поле боя доброволец Адольф Райзигер.

Он совершенно спокоен. Страх ушел. Никакого волнения, никакого сердцебиения.