Будни милиции

Ошибка и наша с Буровым, и тех, кто до нас занимался делом о краже часов, заключалась еще и в том, что мы мало внимания уделили изучению первого преступления Воронова, за которое он еще до кражи у Полякова отсидел свой срок. Когда я стал внимательнее смотреть его старое дело, я сразу же обратил внимание на женщину, с которой Воронов поддерживал длительное знакомство. Администрация исправительно-трудовой колонии подтвердила связь между заключенным Вороновым и некоей гражданкой Субботиной. Воронов неоднократно обращался к начальнику колонии с просьбой о свидании с ней, постоянно получал от нее письма и даже посылки. В деле не было характеристики Субботиной и описания ее внешности, но возникшее у меня подозрение проверить было несложно.

Вызванный снова в Управление приемщик комиссионного магазина немедленно узнал в Субботиной ту самую блондинку, которая пыталась сдать ему часы, а потом убежала, оставив их в магазине. Субботина разыграла у меня в кабинете целый спектакль, проявив при этом недюжинные актерские способности. Она абсолютно все отрицала, уличала во лжи комиссионщика, упрекая нас в том, что мы «шьем ей дело» и с ее помощью хотим дальше топить бедного Воронова, который и так уже сидит за чужие преступления. Когда же мы с Буровым объявили ей, что сейчас вместе с ней поедем на ее квартиру и в присутствии понятых произведем обыск, она зарыдала и сразу же во всем призналась.

Обыск занял немного времени. Большинство часов не были даже вынуты из чемоданов, в которых они были несколько лет назад принесены ей Вороновым. Все остальное, как любят говорить шахматисты, было «делом несложной техники». Для того чтобы восстановить истину, нам потребовался еще один день. Под тяжестью неопровержимых улик Воронов полностью изменил показания и признался в том, что он оговорил Перова. От его показной бравады и искусственной жизнерадостности не осталось и следа. Воронов был совершенно убит тем, что сокровища, которые он так хитроумно и надежно укрыл от суда, навсегда уплыли из его рук.

А ведь как все поначалу удачно складывалось для него!

Воронов специально перед кражей под каким-то пустяковым предлогом встретился с Перовым, чтобы как-то, во-первых, привязать Перова к краже по месту и времени, а во-вторых (и это было для него еще более важным), убедить Сидорова, что в деле есть третий участник. Сидоров не слышал, о чем Воронов разговаривал с Перовым, но, легко поверив Воронову, отдал ему две трети похищенного.

Воронов скрыл не только от Перова, но, на всякий случай, и от Сидорова, что еще до встречи с Перовым знал о коллекции Полякова и даже когда-то бывал у него на квартире. После того как Воронов узнал об аресте Сидорова, он сначала незаметно подкинул Перову сберегательную книжку и квитанцию Полякова, а потом нарисовал ему такую страшную для Перова картину, при которой он неминуемо должен был сесть на скамью подсудимых. Охваченный паникой и страхом, Перов скрылся, а Воронов радостно потирал руки. Теперь он мог без страха ожидать ареста и суда. Он даже готов был отсидеть несколько лет. Ведь на бежавшего Перова можно было свалить и саму идею кражи и, главное, исчезновение украденных часов, в то время как они спокойно ожидали его возвращения на квартире его любовницы Субботиной.

Воронов долго не мог прийти в себя, примириться с тем, что его такой тщательный, такой хитроумный план безнадежно провалился. Позже он сказал мне, что допустил, пожалуй, единственную ошибку, оставив часы у Субботиной. Если бы он не сделал этого и если бы она, нарушив его приказ, не пошла бы продавать часы в комиссионный магазин, мы не раскрыли бы его тайны.

Воронов ошибался и в этом. Может быть, нам труднее было бы восстановить истину, но мы все равно рано или поздно сделали бы это. Ибо такова судьба всех преступлений.