И в самом деле, чем только не приходится заниматься участковому. Он разбирает жалобы граждан, следит, за своевременной пропиской приезжих, контролирует санитарное состояние и благоустройство дворов и улиц, осуществляет административный надзор за отбывшими заключение, обеспечивает и поддерживает общественный порядок на участке, ведет профилактическую воспитательную работу. И попробуй определи, что здесь главное, а что — мелочь. Не один вечер я провел рядом с Казадаевым — и в небольшой комнате его участка, расположенной в домике посреди парка имени Максима Горького, и во время обхода капитаном его «владений». И для меня теперь непреложная истина: в работе участкового нет мелочей, потому что каждая из них, этих «мелочей», может стать причиной преступления или, напротив, причиной его раскрытия либо предупреждения. Лучше — последнее, потому что здесь действует тот же закон, что и в медицине: предупредить болезнь легче, чем ее лечить. Я бы сказал, что здесь этот закон проявляется еще жестче: непредупрежденное преступление очень часто — явление необратимое, хотя бы в тех случаях, когда речь идет об убийстве.
Профилактика... Мне пришлось наблюдать, как это делается. ...Дружинники привели в участок парня, задержанного на танцах с бутылкой вина. Ему лет восемнадцать. Брюки расклешены, из-под их колоколов выглядывают узкие носки туфель. Пиджак — тоже «по моде» — без воротника. Прическа битла. В общем, как говорится, стиляга. Он не шумит, вежлив, хотя, конечно, не скрывает своего возмущения. За что, мол, задержали, не хулиганил, никого не трогал. Можно, конечно, разъяснить ему (хотя он отлично об этом знает), что приносить вино на танцы запрещено. И отпустить. Паренек, собственно, этого и добивается, но Алексей Григорьевич не спешит. Он внимательно осматривает нарушителя. От него не ускользнет, что туфли у стиляги дешевенькие, да и одежда старенькая: сразу видно — переделанная под модную, может, даже самим владельцем. Есть такие энтузиасты. Обветренные, неизнеженные руки, простодушно-открытое лицо, еще какие-то и неуловимые и легко уловимые черточки, жесты, манеры — все это как-то не вяжется с тем «модерновым» видом, какой старательно пытается напустить на себя этот мальчишка. А старается он очень, уж больно велика, по-видимому, его тяга к «красивой жизни».
Алексей Григорьевич задает вопросы. Лаконичные. Точные. Чувствуется, что такие «пациенты» для него не редкость. Вопросы беспощадно раздевают паренька. Мне даже становится его жаль. Отца нет: родители развелись. Живет с матерью, которая работает на заводе у станка, зарабатывает около 100 рублей. Сам он учится в вечерней школе и еще на шоферских курсах. Не работает. «Но я скоро буду работать», — спешит заверить он, и видно, что ему стыдновато. Откуда деньги на выпивку? Сегодня продал мотоцикл. Старый. Остался от отца. Почему деньги не отдал маме? (капитан так и сказал — «маме», а не матери). Паренек краснеет: «Не успел».
Капитан не стыдит, не читает нотаций. Он только задает вопросы. Строго, может быть, даже сухо, но, повторяю, удивительно точно. Он как бы заполняет мысленно историю болезни. Наконец диагноз установлен: в общем-то паренек еще далеко не испорчен, однако та самая плесень в душе уже завелась. Пока не поздно, нужно ее удалить.
Наверно, страшно банально в данном случае сравнение с отцом и сыном, но именно такая ассоциация возникла у меня в те минуты. Да, это было похоже на разговор отца с «трудным» сыном. Причем отец не просто обвинял с неуязвимых позиций своей правоты, старшинства, а словно бы брал и на себя часть вины за ошибки сына и вместе с ним пытался разобраться, как же быть дальше.
Наконец Казадаев, словно подводя черту под разговором, сказал:
— Завтра в семь вечера придешь сюда с мамой. А сейчас иди домой. Думаю, что танцевать тебе уже не захочется.
Он встал, отомкнул сейф и спрятал туда злополучную бутылку вина и удостоверение паренька...