Будни рэкетиров или Кристина

Василий Васильевич рассыпался в благодарностях, памятуя и об изъятой сотке. Сто долларов – сумма не малая. Уже сжимая в ладони пропуск и всем существом устремившись на свободу, он, ободренный доброжелательным поведением капитана, не удержался, и поинтересовался судьбой сотенной купюры.

– Поистине, преподаватели-то люди небогатые. Полгода откладывал, по честному, жене на зимние сапоги.

Лицо капитана посерело:

– Вот, значит, как? – не сказал, а прожевал он, и на Вась-Вася повеяло ледяными ветрами Заполярья, где долгими ночами белые медведи подкарауливают у проруби моржей. – «И ты, Брут?!», – послышалось Василию Васильевичу.

– Значит, по факту незаконного обмена… – выдавил, играя желваками, капитан. – Хорошо. Сейчас вызову конвойного, посидите в камере до моего возвращения. Тут, понимаешь, убийство. А потом, утром, будем разбираться, где, что и как. По полной программе разберемся.

– Вы, поистине, меня не поняли! – прошептали губы Василия Васильевича, в то время как ноги сами по себе засеменили к двери. Ожидая грозного окрика в спину, Бонасюк пулей вылетел вон. Окрика, к счастью, не последовало. У центрального входа Вась-Вась угодил в заварушку – милиционеры волокли в здание разъяренного дебошира, а тот упирался что есть силы, виртуозно и громко матерясь. Когда хулигана, наконец, заломали, Вась-Вась отдал пропуск и заискивающе улыбнулся – мол, я не такой, я хороший, сознательный гражданин. Сам пришел, и ухожу на своих двоих. По честному, поистине, по настоящему. Вот и бумажка соответствующая. Постовой лениво отмахнулся:

– Идите уже.

Выпорхнув из РОВД, Вась-Вась пересек клумбу. Повсюду горели фонари, а светофоры перемигивались в дежурном режиме. Стало быть время наступило позднее. Улицы, казалось, вымерли. С бездонного неба холодно мерцали звезды. Воздух сделался таким студеным, что изо рта повалил пар. Вася немного продрог, вопреки тому, что шел в хорошем темпе, а пуховое пальто теперь оказалось к месту. Задрав подбородок, он поглядел на луну. Она была полной и как бы плавала в призрачном облаке, что, обыкновенно, к морозам. Март не май. Днем властвует весна, а к ночи чувствуется ледяное дыхание Снежной Королевы, сковывающее лужи ледяной коркой, несущее стужу и поземку.

Чем ниже падал столбик термометра, тем тоскливее становилось Вась-Васю: Пора было возвращаться домой, но там никто не ждал, кроме пустоты и одиночества.

Сверху посыпал сухой колючий снег, похожий на толченое стекло, и Вася поежился, подымая воротник.

Около дома желудок возмущенно заурчал, напоминая, что остался без корма. «Ой! А я, по честному, забыл как-то», – удивился Бонасюк, засовывая руку в карман. Ключи от гаража оказались на месте. Кивнув, Вася прибавил шагу.

Пустырь, приютивший десяток однотипных уродливых ракушек (и все, поди ж ты, героев Афганистана и Чернобыля, ох и до фига же среди нас героев), прилепился к дому с торца. «Тихо то как?», – подумал Вась-Вась, колдуя над заиндевевшим замком. Пяльцы липли к металлу, из чего следовало, что температура здорово упала. Наконец, створки ворот со скрежетом подались. Вася очутился в гараже. Поглядел на темную машину, застоявшуюся, как жеребец в стойле. Машинам выпадает по разному. В точности, как и людям.

«Уехать бы…»

«Куда ты, поистине, уедешь? Не в Загальцы же?»

«И то правда. НЕКУДА БЕЖАТЬ».

Соленья хранились в подвале. Чтобы добраться туда, требовалось откатить машину. «99-я» подалась с трудом, от долгого простоя у нее то ли колодки приржавели к дискам, то ли упало давление в скатах. Затратив неимоверные усилия, Вась-Вась сдвинул ее в глубину гаража, а затем, кряхтя и задыхаясь, полез в образовавшуюся между бампером и полом щель. В тот момент он был совершенно беззащитен, но никто, слава Богу, не напал. Очутившись в подвале, Бонасюк обвел взглядом стройные ряды домашней консервации, и у него снова защемило в груди.

Консервировали Бонасюки обыкновенно на пару. Верховодила, как водится, Кристина, Вася довольствовался ролью поваренка. К вечеру он так выматывался, что валился с ног. Пар на кухне стоял коромыслом, словно в парной. Заранее вымытые огурцы, помидоры или вишни Кристина раскладывала по банкам, пересыпала сахаром, солью и специями (смотря, что приготавливалось), а потом заливала раскаленным сиропом или рассолом. Вася закручивал крышки, многократно ошпариваясь и стеная. Кристина придирчиво следила за мужем, принимая работу со строгостью опочившей вместе с СССР Госприемки. Указания сыпались на Бонасюка как из пулемета:

– Ты же сейчас снова обваришься! Куда ты руки суешь? Да не крути больше, ты что, не слышишь, стекло хрустит?! Сейчас банка лопнет! Вытри стол! Смотри, какие лужи развел. Волос мне в рассол натрусишь. Что ты тут натворил? Хочешь, чтобы взорвалось?

Изнурительная летняя каторга казалась теперь самым счастливым времечком, какое только можно придумать. Все познается в сравнении.