Будни рэкетиров или Кристина

На секунду прекратив сопротивление, Кристина посмотрела на мужа. Его лицо не нуждалось в комментариях. Но, на беду, ее взгляд совершенно случайно скользнул по шахте магнитофона, откуда торчала видеокассета. Кристина сразу узнала пленку. Да и одна надпись «Кристина, март 1993 года» говорила сама за себя.

– Вы это смотрели? – задохнулась госпожа Бонасюк, и синяки на лице Василия Васильевича провалились на второй план. – Ты с ним это смотрел?! Ну и сволочь же ты после этого!

– Что? – лепетал Бонасюк, абсолютно не понимая, о чем речь. – Что, Кристичка?

Традиционно бегающие глазки Бонасюка оказались последней каплей. Тем более, что бегали быстрее обычного. Вася не мог навести резкость.

– Сволочь! – выплюнула Кристина и, наотмашь, залепила мужу пощечину, от которой, казалось, зазвенел чешский хрусталь в серванте. Вась-Вась покачнулся и осел, хоть и пытался ухватиться за трельяж. Верхняя дверца открылась, оставшись распахнутой на уровне головы. Декорации были готовы. Настало время последнего шага.

– Что ж ты его лупишь! – воскликнул кавторанг. Щеки его зарделись, и понятно почему. – У него и без тебя…

– Держись от меня подальше! – зарычала Кристина. – Извращенец проклятый. Такие как ты под школой старшеклассницам член из под плаща тычут. Гадина! Не трогай меня! – размахнувшись, Кристина врезала Ивану Митрофановичу по морде. Затрещина была много тяжелее той, что только что досталась Бонасюку.

– Ах ты! – вскипел кавторанг и оттолкнул женщину с такой силой, что, пожалуй бы, сдвинул железнодорожный вагон. Кристина перелетела через комнату и врезалась головой в распахнутую дверцу шкафа. Дверца сорвалась с петель. Кристина сразу повалилась на пол, будто сраженная снайпером. Настала секундная пауза. В квартире повисла тишина.

– Кристичка, – всхлипнул Вась-Вась, – Ваня?! Что же ты наделал?!

– Ух… – выдохнул кавторанг. У него тряслись руки.

А потом наступил кошмар. Кристина на полу задергалась мелкой дрожью. Вася было ринулся к ней, позабыв про ватные ноги и растянулся вдоль дивана. Иван Митрофанович, минутой позже выйдя из ступора, шагнул к Кристине и склонился над ней. Женщина перестала биться. Вздохнула трижды судорожно, и выдохнула глубоко и ровно, словно в японской дыхательной гимнастике нагаре. И, наконец, застыла.

– Э-э! Кузина! – долетел до Бонасюка опустившийся на пару октав голос двоюродного брата. – Э, Кристина?! Ты это чего?!

Вася пополз на звук. Из глаз текли слезы. Иван Митрофанович расплылся в них, видимый, как неясный силуэт у стенки, трясущий Кристину за руку.

– Эй?! Ты это чего?! Слышишь?! – Но она больше не слышала.

– Василий, аптечка где?! – заорал кавторанг. Бонасюк силился что-то сказать, но тщетно. Свет в глазах померк. Видимо, сработала внутренняя защита от перегрузок. Вась-Вась повалился в обморок, оставив кузена мечущимся по квартире в поисках затерявшейся и уже совершенно бесполезной аптечки. Потом Иван Митрофанович, став перед Кристиной на четвереньки, делал искусственное дыхание через рот. Вася ничего этого не видел. Он был в отключке.

– Дыши! Слышишь?! Дыши! – орал кавторанг, и бил ее по щекам. Дыши, сучка! Ну, пожалуйста! – крови не было, а о пульсе Растопиро позабыл. – Вася!!! Лед тащи, твою мать! Она дышит! Она кажется дышит! Ну же! Ну! Давай! Ой, бля! Ой, бля!

Пока до него не дошло.

* * *

ночь с пятницы на субботу

Около двух по полуночи Василий Васильевич проснулся от крика и обнаружил, что это он и кричит. Иван Митрофанович сидел в углу на полу. Между ног у него стояла литровая бутылка «Абсолюта». Очевидно, из запасов, чудом уцелевших в Новогоднюю ночь.

– А Кристя? – спрашивал Бонасюк.

– Тихо, тихо. Спит она, – совершенно пьяным голосом отвечал двоюродный брат.

– Где спит? – говорил Бонасюк, по-прежнему пребывая в прострации.

– В спальне, Вася. Не трогай ее до утра. На вот, лучше, приложись.

Вась-Вась хлебал из протянутой бутылки. Запить было нечем, и водка рвалась наружу. Бонасюк ее не пускал.

– Спи, Васек.

– А мы не ссорились?

– Теперь уже помирились. Спи.

«Раз спит, то будить не надо…»

* * *

рассвет 5-го марта

К утру кавторанга, наконец, сморило. Бонасюк же проснулся ни свет, ни заря. Оглянулся по сторонам, но различил лишь темный силуэт Растопиро, развалившегося в той же позе у стены. Иван Митрофанович спал, сопя, как неисправный паровоз. Негнущиеся деревянные ноги доставили Бонасюка в коридор. Часть его мозга еще спала, а вторая, возможно, просто не желала воспринимать все, как есть, блокируя действительность на пути к сознанию. «Ох, поистине, и перепились мы вчера. Опять меня Иван накачал». Бонасюк зашел в туалет и долго стоял над унитазом, слушая журчание, просыпаясь и не желая этого.