Будни революции. 1917 год

В этот день – 18 октября 1917 года по старому стилю – о готовящемся большевиками восстании стало известно самым определенным образом. Из первых рук. Накануне в газете, издаваемой Максимом Горьким, «Новая жизнь», один из руководителей РСДРП(б) Лев Каменев опубликовал свое заявление. На следующий день его напечатали во всех газетах, в том числе и в газете «Время», по которой мы его и цитируем: «Ввиду усиленного обсуждения вопросов о выступлении, я (то есть Каменев) и товарищ Зиновьев обратились к крупнейшим организациям нашей партии в Москве и Петрограде с письмом, в котором решительно высказались против того, чтобы наша партия брала на себя инициативу каких-либо вооруженных выступлений в ближайшие дни». Прервем цитату. Собственно, это и инкриминировалось потом Каменеву и Зиновьеву как предательство интересов революции. Об этом эпизоде потом Ленин пенял Каменеву и Зиновьеву в своем политическом завещании – письме к XIII съезду партии. Но если бы речь шла о действительном предательстве, то есть о выдаче секретных планов, с деталями – датами, местами сосредоточения сил (а ведь именно такое впечатление потом складывалось у тех, кто читал учебники по истории партии), то как те же Каменев и Зиновьев могли бы после успешно проведенного восстания занять ключевые посты в руководстве партии и государства? Каменев был первым председателем ВЦИК, затем первым заместителем Ленина по Совету труда и обороны. Зиновьев руководил Третьим Интернационалом. Их называли вождями мирового пролетариата на протяжении как минимум десяти лет советской власти. Как-то не вяжется с разоблаченным еще в октябре 17-го предательством. В самом деле, никаких деталей Каменев не выдавал, наоборот. «Я, – писал он в “Новой жизни”, – должен сказать, что мне неизвестны какие-либо решения партии, заключавшие в себе назначение на тот или иной срок какого-либо выступления. Подобных решений партии не существует». Но вот это было как раз, мягко говоря, неправдой. И Военно-революционный комитет, и штаб грядущей революции в Смольном, и план действий по захвату Зимнего дворца с арестом Временного правительства – все это уже было сделано, оговорено и ждало последней отмашки. Поэтому возникает подозрение, что заявление Каменева было «саморазоблачением» в кавычках, отвлекающим маневром, призванным усыпить бдительность Керенского и, по меньшей мере, создать впечатление раскола и нерешительности в рядах большевистского руководства. В пользу этого говорит пространность заявления Каменева. Он подробно рассуждает, словно играя как кошка с мышкой, о возможности и в то же время недопустимости восстания: «Не только я и Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков считают, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в данный момент, за несколько дней до Съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом. Ни одна партия, и менее всего наша, внутри которой все больше сосредотачиваются надежды и доверие масс, не может не стремиться к власти, но она также не может не иметь права зарекаться от восстания». Согласитесь, лукавство явно налицо, Каменев скорее запутывает понимание ситуации и свое отношение к ней, в конце своего заявления он пускается в рассуждения, что не по-марксистски идти на вооруженное восстание, которое было бы обречено на поражение, это будет предательством дела революции. Окончательно впечатление, что это был отвлекающий маневр, возникает при прочтении последней фразы Каменева: «Ставить все на карту в ближайшие дни – значило бы совершать шаг отчаяния, а наша партия слишком сильна, перед ней слишком большая будущность, чтобы совершать подобные шаги отчаяния».

Ноябрь

01.11