Будни русского доминанта

– До какой ручки? Почему?

– Потому что у меня сил больше нет на тебя дрочить!

Чего?

Меня коротит, будто я пальцы в розетку сунул.

– Лёв…

Он только кривится от моей вдохновленной рожи:

– Погоди, Сань. Послушай. Я не смогу, понимаешь? Для меня тема – это работа. Любимая, но работа. Я не смогу дать тебе это в жизни.

Я смотрю на него и понимаю, что это точка невозврата. Давно пора. Я набираю воздуха в легкие и делаю решительный шаг к глубокой стороне бассейна.

– Короче, Лёв… хрень в том, что я не…

Меня прерывает вибрация телефона. Лев кидает один взгляд на экран и поднимает руку, затыкая. Глаза у него невообразимо теплеют.

– Солнышко, привет, – прижимает трубку к уху аж двумя руками, будто боится пропустить хоть слово. Слушает, улыбается – губами, глазами, всем телом. – Черт, сегодня? День психолога? Я и забыл, представляешь? – Тихо смеется. – Спасибо, Настена. Ага, буду, спасибо. Ага, и за это спасибо, ты моя хорошая. Ты погоди, ты как там? Как в школе? Расскажи что-нибудь. Настена… Насть? – Садится прямо. – Так, дай мне сестру… Да она просто поздравить… Просто дай… Да я же не… Пап! Алло?

Он откидывается на сиденье, стискивая телефон до белых пальцев и смотрит в окно.

Я не знаю, что сказать, но он вроде ничего и не просит. Только дышит через рот. А потом трет переносицу.

– Полжизни убеждаешь себя, что ты нормальный, что все, что они говорят – неправда. Учишься ковыряться в себе, лепить пластыри, потом находишь работу, чтобы помогать людям, которым еще тяжелее принять себя, убеждаешь в нормальности и их. И у тебя почти получается. Ты почти веришь, что ты не больной и не извращенец. Но одного их слова – одного слова достаточно, чтобы…

Черт, я так люблю его тараканов.

– Лёв, – сжимаю его руку. – Ты нормальный.

Он вяло сжимает в ответ.

– Капец сегодня день. Нам обоим нужно срочно восстановить чертов серотонин. Где там у тебя твой марципан?

Лев кликает крышкой бардачка, а я тянусь на заднее сиденье.

– Погоди, он у меня там, в куртке…

Копошусь – быстрее, быстрее. Но вдруг слышится сдавленное «Сань?» – и я уже знаю, что случилось. Даю себе мгновение, прежде чем повернуться и увидеть, как он сжимает удостоверение. Он растерянно молчит, а потом смотрит неверяще:

– Это, что ли, твой «личный интерес»?

Еще пять минут назад это было бы чистосердечным признанием, сейчас же – поимка с поличным. Никаких смягчающих.

– Лёв, мне дали задание написать статью – и я согласился, я не думал, что тут… что ты… Для меня тема – тоже только работа, а ты… а тебя… я тебя…

– Отвези меня домой, пожалуйста.

Верчу в руках бесполезный квадрат в красной обертке.

– Лёв, я не отправил статью. И не собираюсь…

– Просто отвези.

***

Я смотрю, как его длинная светлая фигура исчезает в темноте подъезда – совсем как тогда, в ледяной мути пруда.

Долгое время просто сижу и тихонько ненавижу себя. Потом весь мир. Потом снова себя. Делаю пару кругов около дома, съедаю половину плитки, а потом – по-взрослому, по-мужски – решаю все это дело запить. Дома как раз завалялась подаренная на двадцать третье февраля бутылка.

Поворачиваю зажигание. Вместе с фарами рядом на пассажирском что-то вспыхивает. Его телефон.

Забыл? Оставил? Какая разница…

Я хлопаю дверью.

Лифт ползет так медленно, что кажется, быстрее сразу на кладбище. Но вот наконец знакомая дверь. Неработающий звонок. Тук-тук.

Он открывает, взъерошенный и хмурый, в вытянутой футболке и домашних штанах, с мокрыми волосами и каплей воды на ключице.

Прижать бы его сейчас, узнать, чем пахнет его гель для душа, ткнуться губами в висок. Но хрен тебе, Саня, стой, жди и надейся. И отдай ему, наконец, чертов телефон!

Я молча протягиваю трубку. А секундой позже – оставшуюся половину шоколада.

Он задумчиво смотрит – и так же задумчиво берет. И то, и другое.

Скажи что-нибудь, пожалуйста. Хоть что-нибудь. Хоть слово.

Но тишина тянется – и с ней не поспоришь, ей ничего не объяснишь, ее не задобришь. Тишина – самый громкий знак.

Недвусмысленный.

Сердце ухает до земли, не дожидаясь лифта. Я рад бы так же, но приходится идти и тыкать стертую железную кнопку.

Двери открываются.

– Водомерка.

Очень тихо – но я ведь обещал услышать.

Уже через мгновение стою напротив него. Мы еще немного смотрим, цепляясь взглядами. А потом Вселенная между нами схлопывается.

Гель для душа у него апельсиновый.

…Я устанавливаю мировой рекорд по принятию душа.

В мягкой темноте комнаты шуршит дыхание. Я опускаюсь на кровать, скольжу ладонями по теплой футболке и прижимаю его к себе, чтобы зарыться носом во влажные волосы на затылке.

– Злишься?

Он обхватывает мои руки поперек своей груди:

– Злюсь. Но радуюсь все-таки больше.

И вот теперь можно губы в губы. И соединиться пальцами. И языком по шее.

Глупые балласты из обиды, вранья и вины отваливаются, и мне охрененно легко. Целую уголок рта, щеки, крылья носа, ресницы.

Мне так хорошо – вот так, просто быть рядом – что почти не хочется двигаться. Разве что водить рукой, вверх по соскам и вниз под резинку трусов. Он тоже не торопится, затаился у меня в ладонях. Позволяет неспешно ласкать, только подается назад, вжимаясь мягким мне в стояк.